- Себе... что?
- Стоимость всех расходуемых материалов, - пояснил я,
раздраженно закатывая глаза к потолку, - джинсы я, когда налажусь,
могу за вечер шить. Предположим, ты через комки будешь сдавать по
сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?
- Ну, если самострок не слишком палевый...
- Обижаешь. Ты не отличишь.
- Это вряд ли, - усмехнулся он, - его всегда видно.
- Посмотрим, - я демонстрировал непоколебимую уверенность, и
Ваню это несколько смущало.
- Если не откровенное палево, то за сто пятьдесят через комок
улетит, - подвел он черту.
- Отлично. Значит, комиссия семь процентов от цены - это чирик,
материал сороковник... Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной
пары?
- И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? - он
наклонился вперед, словно цапля, выглядывающая в воде рыбешку.
- Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в
месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? - спросил я, уже не
сомневаясь в ответе.
Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.
«Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели» -
усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько
шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными
столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка,
приглашающая в «Театр Комедии» на спектакль «Разговор с
Лицинием».
- О как! - пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, - нет,
ребята, пулемета я вам не дам. А вот «Красную звезду»
перечитаю.
Воскресенье, 25 сентября 1977, день
Павловский парк
Середина сентября выдалась хоть сухой, но зябкой и ветреной,
словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста,
каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа
смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и
дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было
неторопливо идти по солнечной стороне вдоль фасадов и беззаботно
щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.
В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни,
и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то
далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми,
которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть
лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки
всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил
я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как
расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно - без
следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом
свою утреннюю молитву.