С другой стороны, он ведь и не такое откалывал. Ладно старые
московские порядки, которые иноземному князю вовсе даже чужие, но
ведь Иоганн Альбрехт еще будучи принцем чудил так что окружающие
только ахали. Так что может и жениться, наплевав на мнение всего
света.
Беда была лишь в том, что баб вокруг государя всегда вертелось
столько, что иной раз и вспомнить соромно. «Что если он и Алену
видит только лишь полюбовницей?» - не давала покоя Никите
предательская мысль, и чем больше он гнал ее от себя, тем чаще она
возвращалась и продолжала терзать ему сердце.
Сказать, что Вельяминов был предан царю – не сказать ничего!
Тот, еще будучи простым принцем, выкупил его из шведского плена,
приблизил к себе, а когда Никита, командовавший отрядом русских
рейтар, пожелал вместе со всеми товарищами присоединиться к
ополчению Минина и Пожарского отпустил без единого упрека. Да не
так как взял голыми и босыми, а вооруженными и в доспехах, да на
справных конях. Во всем русском воинстве не было тогда полка
снаряженного лучше, чем Вельяминовский. И после, когда Иоганна
Альбрехта избрали царем, о верной службе не забыл и продолжал
жаловать. Шутка ли в такие лета в бояре выйти, хотя в предках
никого выше стольника не бывало!
Так что ради Ивана Федоровича, он бы не то что жизнь, самою душу
не пожалел бы отдать… но не сестру! И не честь!
- И что теперь делать? – неожиданно сам для себя спросил он
вслух.
- Не тревожься раньше времени, братец, - просто ответила ему
оказавшаяся рядом Алена. – Чему суждено, того не миновать!
- Как же мне не тревожиться, сестрица? – тяжко вздохнул тот. –
Ведь только в Москве покажемся, как всякий встречный поперечный
пальцем тыкать станет! Вот скажет, царская полюб…
- Не смей! – обожгла его яростным взглядом молодая женщина. – Ни
ты и никто иной не посмеет сказать, что я родовую честь
уронила!
- Да, я-то знаю, но люди что скажут?!
- На каждый роток не накинешь платок, - уже спокойно отвечала
ему сестра, и Никита в который раз удивился ее самообладанию. – Да
и пусть их. В лицо не посмеют, а по углам пусть шипят, змеюки
подколодные!
Дело происходило на последнем перед въездом в столицу яме.
Нельзя сказать, чтобы Никита совсем уж успокоился, но внешне
приободрился и велел холопам подать себе вместо дорожного платья,
новый кафтан, богато украшенный золотыми шнурами и шитьем, да
пожалованную царем шапку.