Малекит тихо хмыкнул, закрыв за собой двери. После чего,
развернувшись, вперил взгляд в широкую спину «отца», скрестив руки
на груди.
Вызова этого он не боялся, прекрасно понимая, что после такого
выступления (и после громогласного предложения к Нолдор построить
для турниров и концертов настоящий каменный форум в городе), у
Финвэ появится к нему серьёзный разговор — на следующее же утро.
Так и произошло — уже на момент начала цветения Лаурелин гонец
вырвал его из постели с просьбой явиться пред светлы очи государя.
Вопрос был лишь в том, сделал ли король выводы из их прошлой
подобной беседы и проверил ли информацию. При определённом скепсисе
к нему как к королю (ибо вторая женитьба при живом первенце была,
мягко говоря, спорным шагом), Чародей не считал стоящего напротив
него эльда слепцом… Пока что, по крайней мере.
— Понадобился год, чтобы научиться как следует играть на чем-то.
Не говоря уже о том, чтобы петь нечто отличное от моих обычных
кузнечных песен и подготовить достойный ответ нашим дорогим гостям,
— голос былого повелителя Наггарота наполнился ядом. В этом обе
половины его души были на удивление единодушны.
— Достойным, да. Весьма. Особенно учитывая тот факт, кто был в
тот момент рядом с тобой. И в каких цветах, — и кто бы мог раньше
подумать, что в голосе Финвэ может прорезаться столь похожий на
самого Феанаро сарказм? Тонкие пальцы с силой сжали кубок — так,
что кожа на них побелела. — Сын одного из ближайших сподвижников
моего старого доброго друга — в цветах твоего Дома. И нет, сын мой,
не надо отпираться — присяга Лаурэфиндэ именно тебе, а
иначе появление его в твоих цветах не назовëшь — это фактически
официальное создание своего Дома. И я уже предвкушаю тот скандал,
который разразится уже совсем скоро — здесь, на этом самом
месте.
Финвэ резко развернулся, сурово смотря сузившимися серыми очами
на своего первенца. Однако его встретил такой же жёсткий взгляд
глаз цвета расплавленного золота. Малекит стоял прямо, слегка
расставив ноги, со скрещенными на груди руками — словно прибрежный
утес у берегов Наггарота, что тщетно пытались сокрушить волны. Он
не собирался каяться за то, что совершил… и более того, ещё намерен
был совершить. Он не собирался отдавать свой народ, своё место
наследника и свою будущую империю жалким златовласым подхалимам,
которым сделалось плохо от одного единственного
нагаритско-друкайского мотива. Даже если король окажется настолько
слаб, что решит капитулировать. И пусть об открытом бунте речи пока
не шло, это ничего не меняло.