– Ага, и самую жирную свинью, наконец, зарежем – в честь
праздника, – поддержал шутку Герландо.
– Нельзя! – воскликнула Энрика. – Кто ж тогда службы проводить
будет?
Она тут же осеклась, глядя на Лизу, в то время как Лиза смотрела
в стол, а Герландо и Агата – в раскрытое окно, на пустую улицу.
– Н-да, что-то мы разошлись, – буркнул Герландо, взяв с блюда
теплую блестящую булку. – Давайте о приятном.
Но приятного никто не вспомнил. Энрика смотрела на Лизу и не
знала, чего ей хочется больше – обнять подругу или отлупить как
следует. Сама ведь сидит, будто в воду опущенная. Понимает, что –
все, в последний раз для нее это, с завтрашнего дня уже никакого
веселья не будет, только строгость, уныние, молитвы – до самой
смерти. И зачем такая жизнь?
Лиза взяла булку, разрезала ее, как делала всегда, положила
внутрь кусочек масла. Агата, глядя на ее действия, вздохнула:
– Лиза, ты не передумаешь все-таки? Ну как мы без тебя
тут?..
– Никто не будет досаждать разговорами про Дио, – улыбнулась
Лиза и откусила булочку.
– Ой, уж кто-кто, а ты – не досаждаешь, – отмахнулся Герландо. –
Прости великодушно – мы-то люди не больно верующие, где-то, может,
и грубо скажем. Да не со зла ведь. Ты ж нам как родная. Брось ты
эту затею, а? Молиться-то и здесь можно, кто запретит?
– Даже если передумаю – это замуж выйти надо. А до нового года –
всего ничего. Где ж родную душу найти успеть? Я и не разговаривала
с парнями-то почти никогда, не умею я этого…
Энрика хотела сказать, что у матери Лизы подобного опыта не
занимать, и, будь прошено, помогла бы дочери добрым советом, но
смолчала. От разговоров о маме Лиза всегда становилась еще грустнее
и набожнее, чем обычно.
– Нет! – Лиза подняла решительно сверкнувшие глаза. – Это вам
тут есть к чему стремиться – музыка ваша. А мне? Ничего не умею, да
и уметь не хочу. Только в монастыре толк и будет с меня. И не надо
отговаривать, и так на душе тяжело. Вы лучше порадуйтесь за меня,
что нашла свое призвание, и не дайте мне с пути свернуть. Заберете
у меня веру – что останется?
Энрика задумалась над этими словами. А что останется, если у нее
забрать музыку? Ничего, должно быть. Да как это так – «забрать»?
Если музыка – это самая ее душа, самая сущность? А что если и вера
Лизы – то же самое?
Будто бы прочтя ее мысли, Лиза сказала: