– Ну-у-у? – примурлыкивая, томно поинтересовалась госпожа лейтенант.
– В который раз тебе говорю, Маша! Я подожду же…
—…ну… – договорила за него Пряхина, исследуя правой рукой то укромное место, откуда росли сомовские ноги, а левой – короткую стрижку старшего инженера.
Удар грома. Не слабее. Сороковые же все-таки сутки!
И дрогнул Сомов. На целых три секунды.
А потом вежливенько отстранил от себя фигуру страсти. Подальше. И столь же вежливенько откомментировал происходящее:
– А катись-ка ты к чертовой матери! Совсем взбесилась баба.
С тех пор Пряхина его не трогала. Два взрослых человека всегда найдут мирный и корректный способ, как решить даже самую сложную проблему…
Теперь вот Хосе.
—…Ну да, Пряхина. Что ты имеешь против?
Как распаленному латино поведать правду о его любимой? Так, чтобы все остались живы?
– И она… хм… оказывала тебе… хм… какие-то знаки внимания?
– Самые скромные, разумеется.
По затаенному восторгу, проступавшему сквозь поверхностный деланно-постный слой на лице Лопеса, Сомов понял как нельзя лучше: еще более скромных знаков внимания женщина просто не в состоянии даровать мужчине, особенно если она хорошенько запаслась контрацептивами.
Друг Хосе, страдавший в сердечных делах непобедимо-рыцарским комплексом человека, получившего от Господа Бога душу Дон-Кихота и внешность осла Санчо Пансы, в сущности, любил бы Машеньку Пряхину с латинской пламенностью безо всякой телесной ретуши, за несколько возвышенных фраз и какой-нибудь томный взгляд, машинально наведенный на него в режиме штатной проверки женского арсенала… «Но если уж дело зашло так далеко, то сейчас он, по всей видимости, должен чувствовать полный экстаз. Артисты группы „Психушка на гастролях“ снова с вами, парни! Хлебните эксцентрики».
И точно. Пока Сомов пессимистично размышлял, какое бы успокоительное ввести старшему комендору Лопесу за час до того момента, когда он даст на это согласие, и какая доза будет ровно за полкрупинки до смертельной, потому что воспламененный Хосе меньшего не заслуживает, тот раскрыл рот и выдал первую непобедимую трель торжествующей любви.
– О, мой друг Виктор! Знаешь ли ты, как поет, мое сердце, как чист небесный ветер, овевающий его, будто крылья жаворонка? Знаешь ли ты, какие подвиги готов я совершить во имя драгоценного права произносить