– Похоже, это след от пули, – сказала она вдруг. – Кто-то целился, чтобы убить, но сумел лишь царапнуть. Ну, что же ты молчишь, болван? Или говори, или уходи, если у тебя заплетается язык!
Луиджи всхлипнул, размазывая слезы по щекам.
– Я убежал, – сообщил он невнятно, – я успел… я их заметил. О, они… хотели… убить меня, я это знаю.
Луиджи кивал головой и трясся, как в лихорадке.
– Мне кажется, – сказал он после некоторого молчания, – что мне надо убираться отсюда.
– Хочешь дать стрекача? – спросила Нунча. – Куда?
– Во Флоренцию.
– Ты еще слишком мал для этого.
– Они все равно убьют меня, я знаю. Я дразнил их. Нунча, пожав плечами, принялась складывать в котомку продукты.
– Я сейчас же уйду, – сказал Луиджи. – У меня зуб на зуб не попадает. Я не могу здесь сидеть, я не выдержу.
Я смотрела попеременно то на Нунчу, то на брата. Мне почему-то не было жалко Луиджи. Если уж он так испортился, может, ему действительно будет лучше во Флоренции. В том, что с ним ничего не случится, я не сомневалась. За последние месяцы он сделался таким пронырой и мошенником, что мог обвести вокруг пальца кого угодно.
– Отдай нам свои сокровища, – попросила я. – Ну пожалуйста! Тебе они уже не нужны.
Нунча прикрикнула на меня, что в такой момент я могу думать о всяких глупостях, однако Луиджи счел мое предложение резонным. Шмыгнув носом и вытерев рукавом лицо, он отправился в сад. У Луиджи было много сокровищ, которые он держал в ящике под амбаром и показывал нам только по большим праздникам. У него всегда были запасы сахара – пять-шесть желтоватых влажных кусков, завернутых в бумажку, рождественская лубочная картинка, новый, еще пахнущий краской требник, украденный из книжной лавки, засушенный букетик гвоздик и огромный заржавленный охотничий нож.
Луиджи вернулся, водрузил ящик на стол. Глаза у него все еще были на мокром месте, но мы видели, что он весьма рад возможности убежать из деревни побыстрее. Нунча ничего не говорила, и в доме слышалось лишь ее тяжелое с присвистом дыхание.
Мы долго спорили о том, что кому достанется, и я в этом споре, наверно, была бойчее всех. Джакомо молчал, грустно улыбаясь, а Розарио хоть и пытался требовать что-то себе, но чаще ограничивался лишь недовольным сопением. Ох, как не похожи были эти мои братья на двух других, которых мы недавно лишились и которые всегда казались мне каменной стеной!