И она начинает смотреть сквозь тебя. И видеть других сквозь тебя. И ты сходишь с ума. Сначала ты перестаешь спать. Любое забвение кажется подарком, но и там, в зыбучих песках между явью и тонким миром – ее тени. Внутри тебя – пустота. Тебе уже не нужно ничего. Даже она. Только бы почувствовать малейший вкус к жизни. Только бы снова стать живым.
Послушай, мудила Агеев! Ты все знал заранее, но ты не мог поступить по-другому. Еще более страшным кошмаром в уголках травмированного подсознания для тебя зудела мысль, что ты больше никогда, до конца своей никчемной жизни, никого не полюбишь.
А если женщина, Слава Аллаху, все же была к тебе благосклонна, то… ты ведь себя знаешь… Через месяц, ну, через два ты напьешься ее тайной, она перестанет интересовать тебя, и ты вновь начнешь испытывать этот зуд и томление. Тебе опять приспичит кого-то покорять и завоевывать. Не мазохизм ли это? Определенно, мазохизм. Никаких сомнений, это точно мазохизм».
Это письмо я написал себе сам. И сам себе отправил. С одного почтового ящика на другой. Так я пытался работать собственным психотерапевтом. После «самого красивого прощания в ее жизни» мне не оставалось ничего, кроме самоуговоров, самовыяснений, самовнушений. Почему все слова, начинающиеся с «сам», напоминают о мастурбации? Я не мог мастурбировать. Вместо этого я пил, пил, пил, пил, еще раз пил… я просидел месяц, не выходя из дома. Просто сидел и слушал, как растет моя борода. Она росла медленно благодаря монголо-татарскому игу. Затем я сбрил бороду. Часть рассудка вернулась ко мне.
Я раскладывал, анализировал, бесконечно разбирал по косточкам нашу ситуацию и уговаривал себя, что так было нужно. Что иначе было просто нельзя. Невозможно. Немыслимо. Нереально. Все. Стоп.
Я бросаю автомобиль на пустой парковке у отделения милиции. Взлетаю на третий этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Перила… ручка… дверь… Молоденький лейтенант спрашивает у меня документы, я, как сомнамбула, достаю паспорт, расписываюсь в какой-то ведомости. Подоспевший Ройзман быстро утрясает формальности. Нас проводят в комнату, там нет никого, только стол и два стула, привинченные к полу. Спустя три минуты и сорок секунд дверь открывается и входит Она. Я смотрю на Белку, на ее побледневшее лицо, заострившийся нос, полуоткрытые губы, выцветшие волосы, опущенные руки, выпирающие ключицы, впалый живот, каплевидные бедра, затем я долго смотрю в пол.