Ну а пока дворецкий был занят
заботами о своём хозяине, а тот перерывал свою домашнюю библиотеку
в поисках нужных сведений, причина всей этой суеты тоже не сидела
без дела.
* * *
Череда этих включений-отключений меня
изрядно достала, так что, придя в очередной раз в сознание и
убедившись, что вокруг глубокая ночь, а значит, рядом нет
каких-нибудь наблюдателей или просто любопытных, что могут поднять
шум или позвать очередную команду докторов, которая вновь отправит
меня в забытьё, я сполз с койки и... первым делом, попытался
освоиться с телом. Помня, как меня мотыляло из стороны в сторону
при прошлом пробуждении, я предположил, что виной тому было не
только моё помрачнённое состояние, но и изменившиеся пропорции
тела, а, следовательно, и центр тяжести. И оказался прав.
Добрых полчаса я ковылял по комнате,
изредка раздражённо поглядывая на собственное отражение, то и дело
мелькающее в маленьком зеркале, висящем в углу над жестяным
рукомойником. Собственно, поводов для раздражения было два. Первый
– это моя голубая, едрит мадрид, рожа, а второй... сам факт, что я
видел это отражение в зеркале, при том, что на улице царит ночь,
шторы задёрнуты, и свет в комнате не горит! А что будет, если его
зажечь?
Убедившись, что ноги меня держат
достаточно надёжно, и каждый шаг не грозит падением, я подошёл к
ведущей в коридор дверь и, надавив на показавшуюся какой-то
неудобно маленькой дверную ручку, осторожно выглянул. Не сказать,
что здесь было значительно светлее, чем в «моей» комнате, но, всё
же, горящий где-то в конце коридора одинокий ночник чуть разгонял
темноту… ну, должен был разгонять её, по идее. Я как-то разницы не
заметил. Равно, как и наличия людей в коридоре. А вот когда
вернулся в комнату и добрался до старомодного поворотного
выключателя...
Мля! Ослепительный свет от
единственной лампочки резанул по глазам так, что я еле задавил
рвущиеся из глотки ругательства... или рёв? В общем, закрыв
слезящиеся глаза и сдавленно булькнув что-то неопределённо
матерное, я нашарил лапой чёртов выключатель, и комната вновь
погрузилась в блаженную темноту.
Наощупь добравшись до рукомойника,
зверски загудевшего, стоило открыть опять показавшийся неудобно
мелким вентиль, я плеснул в глаза едва тёплой водой и, смыв с лица
отчего-то жгучие слёзы, кое-как проморгался и рискнул наконец
открыть глаза. И снова та же петрушка. Несмотря на непроглядную,
казалось бы, темень, я прекрасно видел и комнату, и всю её
обстановку. И не смутными силуэтами, как должно было быть, а вполне
в цвете... пусть его гамма и казалась несколько более блеклой по
сравнению с привычной мне... точнее, моему прошлому телу.