«И она была замужем!» – думал Райский в недоумении.
Он познакомился с ней и потом познакомил с домом ее бывшего своего сослуживца Аянова, чтобы два раза в неделю делать партию теткам, а сам, пользуясь этим скудным средством, сближался сколько возможно с кузиной, урывками вслушивался, вглядывался в нее, не зная, зачем, для чего?
Уже сели за стол, когда пришел Николай Васильевич, одетый в коротенький сюртук, с безукоризненно завязанным галстуком, обритый, сияющий белизной жилета, моложавым видом и красивыми, душистыми сединами.
– Bonjour, bonjour![8] – отвечал он, кивая всем. – Я не обедаю с вами, не беспокойтесь, ne vous derangez pas,[9] – говорил он, когда ему предлагали сесть. – Я за городом сегодня.
– Помилуй, Nicolas, за городом! – сказала Анна Васильевна. – Ведь там еще не растаяло… Или давно ревматизм не мучил?
Пахотин пожал плечами.
– Что делать! Се que femme veut, Dieu le veut![10] Вчера la petite Nini[11] заказала Виктору обед на ферме: «Хочу, говорит, подышать свежим воздухом…» Вот и я хочу!..
– Пожалуйста, пожалуйста! – замахала рукой Надежда Васильевна, – поберегите подробности для этой petite Nini.
– Вы напрасно рискуете, – сказал Аянов, – я в теплом пальто озяб.
– Э! mon cher[12] Иван Иванович: а если б вы шубу надели, так и не озябли бы!..
– Partie de plaisir[13] за городом – в шубах! – сказал Райский.
– За городом! Ты уже представляешь себе, с понятием «за городом», – и зелень, и ручьи, и пастушков, а может быть, и пастушку… Ты артист! А ты представь себе загородное удовольствие без зелени, без цветов…
– Без тепла, без воды… – перебил Райский.
– И только с воздухом… А воздухом можно дышать и в комнате. Итак, я еду в шубе… Надену кстати бархатную ермолку под шляпу, потому что вчера и сегодня чувствую шум в голове: все слышится, будто колокола звонят; вчера в клубе около меня по-немецки болтают, а мне кажется, грызут грецкие орехи… А все же поеду. О женщины!
– Это тоже – Дон-Жуан? – спросил тихонько Аянов у Райского.
– Да, в своем роде. Повторяю тебе, Дон-Жуаны, как Дон-Кихоты, разнообразны до бесконечности. У этого погасло артистическое, тонкое чувство поклонения красоте. Он поклоняется грубо, чувственно…
– Ну, брат, какую ты метафизику устроил из красоты!
– Женщины, – продолжал Пахотин, – теперь только и находят развлечение с людьми наших лет. (Он никогда не называл себя стариком.) И как они любезны: например, Pauline сказала мне…