Телефон звонил и звонил, а у Надежды Семеновны Яховой не было сил двинуться с места. Наконец, сделав над собой усилие, она протянула руку к трубке и услышала голос Оли:
– Мам, я еще немного задержусь, ладно? Ты не волнуйся.
– Ты… ты, – Надежда сама удивилась, как хрипло, не повинуясь, звучал ее голос. Она приходила в себя постепенно, и одышка все еще мешала говорить, – ты знаешь который час?! Ты где?
– Ой! – испуганно ойкнула трубка – очевидно дочь взглянула на часы. – Мамочка, я, честное слово, не заметила! Я тут… с подругами…
– С подругами? С какими подругами? Я обзвонила всех твоих подруг, я обзвонила учителей, я звонила в милицию. Ты должна была быть дома в пять, а сейчас уже половина первого! Если хочешь меня убить, так зарежь сразу, зачем так мучить!
– Мам, ну не надо, я сейчас иду. Ну, чего ты, я же взрослая, – бормотал дрожащий голос Оли.
– Взрослая?! Тебе только четырнадцать! Домой, немедленно домой! – она бросила трубку.
Ольга расстроено посмотрела на замолчавший телефон и потянула к себе одежду.
– Мне надо идти, мама волнуется.
– Может быть, останешься еще немного? – Илья протянул руку и обнял ее за плечи. – Ты же позвонила, мама твоя знает, что ты жива и здорова. В конце концов, тебе уже восемнадцать, ты имеешь право на личную жизнь.
– Нет, нужно идти, – Ольга отвернулась, чтобы скрыть выступивший на лице румянец, и начала одеваться. Илья, вздохнув, последовал ее примеру.
– Я вызову такси, отвезу тебя, – сказал он, натягивая ботинки, – я ведь думал, что ты останешься до утра.
– Нет-нет, мне совсем близко, несколько остановок, я дойду пешком.
– Ладно, пошли.
Взявшись за руки, они шли по ночному Невскому к Московскому вокзалу. Падал первый ноябрьский снег и таял на земле, еще хранившей летнее тепло. Под ногами хлюпало полужидкое месиво, но воздух был чист и полон неповторимым запахом ленинградской осени.
– Я всегда был без ума от вашего города, – говорил Илья, обнимая плечи девушки и прижимая ее к себе. – Ты знаешь, наверное, только москвич может так безумно любить Ленинград. Он для нас воспоминание о чем-то несбыточном – том, чего мы, москвичи, навеки лишены. Здесь каждая пылинка, каждый камень – сказка. Я с шестнадцати лет вдруг сорвусь и приеду сюда на денек, чтобы просто побродить по улицам – ночь сюда, ночь обратно. Иногда даже к друзьям не захожу, хоть они обижаются.