Мне мила борода дремучая
Человека и зверя в одном лице.
И повозка его скрипучая,
Колыбелька душе-паломнице.
Не догнать ее никогда врагам,
Ни волкам, ни коварному лешему,
И поверженным пал медведь к ногам,
К плачу братскому безутешному.
Я бы все отдал, лишь бы ведать, где
Бродит зверь мой, в тайге затерянный,
За меня претерпевший беды те,
Добрый странник, в путях уверенный.
Бакчаров положил карандаш и задумался, зачарованный мелодиями кабацкого исполнителя. И вдруг он обнаружил, что остался в трактире почти что один. Несколько пьяниц уснули за столами, и тихо, вполголоса, пел сам себе неутомимый музыкант. То ли репетируя, то ли слагая новую песню, он часто прерывался и начинал куплет заново. Старик-половой с сердитым лицом стал опускать истекающие воском люстры и тушить по очереди свечи металлическим колпачком на длинном древке.
Удивленный новой обстановкой, Бакчаров сгреб лист со стола и, комкая, запихал его в карман плаща. Расплатился и, принуждая неприятно ослабевшие ноги, перебрался через дорогу обратно в свою мрачную комнату.
Под одеялом его поразило внезапное прозрение, что музыкантом, игравшим в кабаке, был сам Иван Александрович Человек. Учитель усомнился в своей догадке, усомнился в таком совпадении, но ему почему-то захотелось верить в то, что это был действительно Человек – великий прохиндей, путешественник и слагатель песен.
«Хорошо, что я не видел его лица и пока могу воображать, что это был действительно он», – подумал Бакчаров и с этой сладкой мыслью уснул.
Утром Дмитрий Борисович почувствовал себя много хуже вчерашнего. Все тело его ныло и ужасно не хотелось никого принимать. Однако в одиннадцать часов к нему в комнату влетела толстая старуха, наглухо закутанная в черный платок, – влетела и раздвинула шторы на окнах. Тут же в сонную комнату хлынул мутно-белый свет и пыль закружилась над ложем Бакчарова. Бесцеремонная старуха отошла в угол с иконами, расставила ноги на ширину плеч, закрестилась, начала отвешивать поясные поклоны и скороговоркой бубнить:
– Хотя ясти, человече, Тело Владычне, страхом приступи, да не опалишися: огнь бо есть…
Бакчаров простонал так, как стонут дети, которых поднимают на учебу, и закрыл лицо руками. Только он отвлекся мирскими мыслями от молитв, как бабка исчезла, а в комнату его вошел пузатый протоиерей в сопровождении губернатора.