И все-таки жизнь в городе понемногу налаживается. Открылись магазины, по улицам снова ездят повозки и ядерные мопеды – я даже видел парочку ядерных автомобилей. Мужчины работают. Плотники плотничают, пекари пекут, фермеры возделывают землю, дровосеки заготавливают лес, кто-то даже добровольно вступает в армию – новых солдат легко отличить по Шуму, потому что им еще не дают лекарство.
– Знаешь… – сказал мэр Леджер однажды вечером, и я заранее увидел, о чем он думает, – мне эта мысль раньше не приходила в голову, я попросту ее не допускал. – Все не так уж плохо. Я-то готовился к резне. Думал, меня убьют, а потом сожгут и весь город. Капитуляция – не самое благородное решение, но Прентисс, видать, не соврал. – Он встал и посмотрел на Нью-Прентисстаун. – Быть может, война в самом деле закончилась.
– Ай!!!
Не успеваю я дойти до ямы, как раздается визг Дейви. Оборачиваюсь. К сынку мэра подошел спэкл.
Он тянет вверх длинные белые руки и начинает цокать, показывая на место, где его собратья только что снесли забор. Он цокает и цокает, показывая на пустые поилки, но понять его нельзя – Шума-то больше нет.
Дейви подходит ближе, тараща глаза и сочувственно кивая. Губы его растянуты в зловещей улыбке.
– Да-да, понимаю, вы хорошо поработали и хотите пить. Конечно, конечно, спасибо, что обратили на это мое внимание, большое спасибо, весьма признателен. И вот мой ответ!
Он с размаху бьет спэкла в лицо прикладом пистолета. Слышится хруст костей, и спэкл падает на землю, держась за подбородок и суча длинными ногами в воздухе.
Вокруг нас поднимается волна цоканья, а Дейви вскидывает пистолет и наводит его на толпу. Охрана на заборе тоже поднимает винтовки. Спэклы шарахаются назад, а раненый все еще извивается на траве.
– Знаешь что, Тодд? – спрашивает Дейви.
– Что? – Я не свожу глаз с раненого спэкла, мой Шум дрожит, точно лист на ветру.
Дейви оборачивается ко мне с пистолетом наготове:
– Хорошо быть главным!
Каждый божий день я готовлюсь к концу света.
И каждый божий день он не наступает.
И каждый божий день я ищу ее.
Я высматриваю Виолу с колокольни, но вижу внизу только марширующих солдат и работающих людей – ни одного знакомого лица, ни одной знакомой тишины. Высматриваю ее на улицах – по дороге в монастырь и обратно, – разглядываю окна домов в женском квартале, но ее нигде нет.