— Значит, так. — Мысленно принялся
рассуждать я, невзначай пробежав взглядом по четырём прочим
запертым здесь со мной... Плодам. — Первым делом мне нужно...
— Покайся, брат! — Внезапно, явно
обращаясь к моей персоне, в полный голос заорал один из пленников.
— Покайся в грехах брат, и тогда, ежели ты будешь искренен, то отец
наш небесный великой милостью своей спасёт грешную душу твою,
вырвав её из сих адских чертогов, и перенеся оную райские кущи!
Покайся же брат! Ибо сей ад, и демоны его населяющие предначертаны
только самым неисправимым грешникам, однако ежели в твоей душе есть
хотя бы крупица веры, то...
— Ты сам то как? — Резко скривившись не
в последнюю очередь от того, что этот хрен сейчас своими воплями
сбил меня с мыслей, как бы невзначай поинтересовался я у оного. —
Истово веруешь? Али так... По обстоятельствам?
— Истово! — Пуще прежнего заорал мужик.
— Истово верую! Истово веруют в отца нашего небесного! Истово!
— И во всех своих грехах ему стало быть
уже поди покаяться успел, да? — В моем голосе порезался неприкрытый
сарказм.
— Истинно так! Во всех грехах я
покаялся пред отцом небесным! Во всех грехах я покаялся, даже в
мыслях ничего пред ним не утаив!
— Точно, во всех?
— Да!
— Тогда почему ты все ещё по-прежнему
здесь, а не в этих своих вожделенных райских кущах? Стало быть, не
во всем ты покаялся, негодник этакий. Не во всем.
— Я... — Открыл было рот мужик, однако
сразу же осёкся.
— Правильно! — Тотчас пришёл ему на
смену уже другой пленник. То и дело срывающийся на истерический
хохот пленник. — Так ему, фанатику сраному! Пусть лучше заткнётся,
а то задрал уже с этим своим отцом небесным. Все блажит и блажит,
козел. Все блажит, и...
— И ты тоже заткнись! — До совершенства
отработанным ещё в начале моей прежней карьеры, не терпящим
возражений рыком прервал я его. — Всё заткнитесь! Молчать, холопы!
Вы мешает папе думать! Поэтому, если кто-то из вас сейчас откроет
свой вонючий рот, я ему лично язык вырву в задницу засуну!
Ясно?!
Угроза подействовала, и уже в следующее
мгновение в воздухе повисла практически абсолютная (если не считать
едва слышного раздающегося откуда-то извне тихого бурления)
тишина.
— Холопы, они и есть холопы. — С едкой
мысленной усмешкой прокомментировал я данный расклад. — Чуть
надавишь и все, и лапки к верху. А ведь нет бы задуматься, чего
именно, я сейчас по факту могу им сделать? Чего я, точно также
парализованный, и сидящий на некой «стационарной привязке» плод,
могу им сделать? Да ни хрена я никому из них сейчас не смогу
сделать! Ни хрена! Даже доплюнуть ни в кого и то не смогу, что уж
там говорить про вырванные языки...