Леван понимал свое положение и старался вырвать из сердца коварно впившийся в него образ, но вскоре с грустью убедился, что все его старания тщетны и что глаза Элеоноры с каждым днем все сильнее покоряют его, вливают в него медленный яд и отравляют его.
Положение Левана отягощалось тем, что он находился в доме Вахтанга Хелтубнели и постоянно мог видеть свою госпожу, и от этого еще больше туманился его разум, адский огонь еще сильнее обуревал его. Он понимал все это, но уйти не мог.
Леван затих, притаился, замкнулся в себе и молчаливо, без жалоб влачил дни своей жизни в тайных муках.
Нередко Элеонора призывала его к себе и беседовала с ним, не замечая глубоко затаенной тоски, терзающей сердце несчастного.
Она, бывало, говорила ему: «Кречиашвили, очистите мне орехи!» И Леван, втайне вздыхая, но весь светясь радостью, бежал выполнять приказание своей госпожи; он мог переложить поручение на своих подчиненных, но ведь орехи нужны были Элеоноре, и разве допустит он других до этого дела, разве кому-нибудь уступит его? Он нежно гладил сердцевины орехов, ласкал их, трепетно шептал над ними слова любви, – ведь уста Элеоноры могут коснуться их, и этого было достаточно, чтобы орехи стали святыней для Кречиашвили.
Спесивые князья высмеивали перед Элеонорой бедного дворянина Кречиашвили и, будучи старшими над ним, умышленно изводили его мелкими поручениями и всячески унижали его. Кречиашвили понимал свое унижение, в сердце его закипала бессильная злоба, он проклинал день, в который родился, и все-таки не мог, не в силах был уйти, добровольно отказаться от всех этих мук.
Так безнадежно текли дни Левана, рабски привязанного к своей госпоже, терпеливо сносившего ради нее всяческие несправедливости, унижения, страдания, и все же преданного ей как собака.
Кречиашвили любил Элеонору, и жаждал хотя бы лишь изредка взглянуть на нее, услышать ее голос, доставлявший ему радость и муку, – чего же еще мог он желать?
Поместье Вахтанга Хелтубнели было цветущим садом и в то же время – неприступной крепостью. К ровному плато, окруженному густым лесом, примыкали обширные пахотные земли, покосы и пастбища, и все поместье с трех сторон омывалось тремя чистыми прозрачными ручьями. За лесом стояла гора, над нею виднелась другая, а дальше тянулись разнопородные и разноцветные голые скалы, над которыми, подобно короне, вздымалась белоснежная ледниковая вершина. Там были владения Аслан-Гирея, недремлющего врага Кахетии и всей Грузии; оттуда этот горный орел производил свои набеги то на один, то на другой уголок Кахетии, и всюду, где ступала его нога, оставались следы разрушения, следы крови. Все трепетало в страхе перед Аслан-Гиреем, так как сердце его не знало жалости, он не щадил ни старого, ни молодого, и виноградники и нивы сжигал он и разорял в ярости своей.