Только не вернуть то время. Нет, не вернуть!
…А он вроде бы стал успокаиваться. Пододвинул стул, сел.
Эти фотографии… Теперь я понимаю его. Понимаю тот панический ужас, которым он меня встретил.
Я старался пропасть для них для всех без вести, а получилось, что умер.
Но как же нам с тобой объясниться?
Эти фотографии… Они смяли, спутали в плотный клубок все заранее приготовленные слова, я совсем не знал, с чего начать.
– Валек, ты не оставил еще надежды на быстрое и легальное обогащение?
– То есть? – он недоуменно посмотрел на меня.
– Ну, все покупаешь с каждой получки лотерейные билеты?
– А-а! – протянул он и, усмехнувшись, махнул рукой. – Нет, как защитил докторскую – бросил. Поумнел, наверно. – И вдруг, подавшись вперед, без всякого перехода спросил: – Слушай, а это действительно ты? Не врешь, а?
Столько страстной надежды было в его голосе, что мне стало почти физически больно. Все им давно уже было пережито и выстрадано, давно наступило примирение с мыслью о моем небытии, и только осколком волшебного зеркала сказочных троллей где-то около сердца давала знать черненькая мыслишка о своем таком же небытии, потому что все действия в мире человек прежде всего, может быть, даже подсознательно, примеряет к себе, к своему «я».
А мир вдруг перевернулся. Устои треснули, а законы природы отменены. Покойники оживают, солнце встает на западе, луна рассыпалась на золотые дублоны, морские свинки рождают носорогов, а деревья стадами пасутся среди ледников…
Сумасшедшая, страстная надежда мелькала в его глазах, он уже примерял к себе мое появление.
– Валек! – я встал с дивана и протянул ему руки. – Валек, – сказал я снова.
Он тоже встал, неуверенно и шатко, робко улыбнулся и нерешительно шагнул мне навстречу. В два шага я оказался около него.
…Мы сидели рядом на диване, все было гораздо проще и прозаичнее. Без кофе, без театральных вскриков и нелепых всплескиваний рук. Он говорил, говорил без конца, инстинктивно не касаясь ничего более, кроме работы. О прошлогоднем симпозиуме в Цюрихе, о предстоящем симпозиуме в Дубне, о намечающейся экспедиции на Памир, о том, что наша с ним монография, которую он заканчивал уже один, выдвинута на Государственную премию. Я почти не вслушивался в его слова, машинально кивал, в нужных местах улыбался и покачивал головой. Потом сказал: