Выжженная земля. Обгорелые страницы газет, обломки детских игрушек, из-под них торчат куски колючей проволоки.
Голос за кадром:
– Господи! Зачем ты даешь нам войны? Зачем подвергаешь нас этим страшным испытаниям? За какие грехи тяжкие льется кровь наша? В чем провинились мы пред Тобой?
Круговая панорама глиняного карьера.
Голос за кадром:
– Это, конечно, не тот карьер, или как называет его в своей книге воспоминаний Александр Васильевич Калашников – Уманская яма. Ну да не в этом дело. А дело в том, что в августе сорок первого, на юге Украины, неподалеку от города Умани, в глиняном карьере, размеры которого во много раз больше этого, оказались свыше пятидесяти тысяч наших военнопленных… Свыше пятидесяти тысяч!..
Квартира Калашникова. Александр Васильевич сидит за столом. Перед ним на столе пишущая машинка.
Голос за кадром:
– Александр Калашников тоже попал тогда в этот карьер. Случилось это так: четвертого августа сорок первого года его ранило, а на следующее утро он и другой раненый, который представился как Яшка-моряк из Баку…
А. Калашников:
– У него было ранение (показывает на свою руку) вот здесь, повыше, до самой кости все вырвано и там его беспокоили опарыши, вот эти черви белые, толстые. Они ему не давали спокойно даже посидеть. Он всю ночь ходил… Я хоть прикорнул немножечко, – прямо на полу, там ничего не было. Прямо на чистом полу… А утром он пошел, не вытерпел, рано-рано утром пошел и вскоре вернулся возбужденный и говорит: «Всё! Все снялись. Мы остались одни, никого нету!..» Ну, мы-то уже знали, что кольцо сжимается и предчувствие, конечно, было, что может быть плохо кончится… И что нам оставалось делать? Ну, вышли на улицу, думали, в доме нас все равно найдут, если чего. Может скрыться куда? А по селу уже пули свистят, можно и шальную поймать. И тут как раз у нас на пути два таких, знаете, на поверхности земли погребы сделаны. Закрыты землей, такой треугольный шалашик и туда дверка.. И там холодно, туда продукты кладут селяне. И вот мы туда забрались в один из них. Сидели там не очень долго. Слышим – бой идет во всю уже на дальнем конце села, потом ближе к нам. А потом открывается дверка и большой, здоровый – банально, но это было действительно так – рыжий немец. С закатанными рукавами и с автоматом, на шее висит. Долго он всматривался, солнышко там, не мог разглядеть. Разглядел. «Рус, раус!» Выходи.