Так и дни бегут, как эти деревни.
Не знаю почему, но в такие моменты мне особенно грустно. Казалось бы, получай удовольствие: холодные ли, жаркие ли дни – это часть твоей жизни. Понятно, что временами она – дурацкая, но, в целом, в ней единственной заключены те хорошие моменты, которые не забудешь и после смерти. Я знаю это, я понимаю, что необходимо радоваться мелочам и получать наслаждение даже от раскалывающегося под ногами льда, но вот, хоть убейте меня, не получается.
Мы понапридумывали миллиарды гаджетов и приложений, чтобы не раскисать в бытовухе, но в итоге еще больше вгоняем себя в никчемные пресные пластиковые радости жизни, от которых грустно до тошноты. Что-то не то выбрали, где-то не там свернули. В какой такой момент и в каком таком месте мы проспали нашу остановку? А как бы мы чувствовали себя сейчас, если бы не проспали и вышли? Почему купили билет в один конец и потеряли желание вернуться назад и отправиться в путешествие снова?
Я снял ботинки. Лег не раздеваясь на узкую нижнюю полку и закрыл лицо спортивной газетой.
Была усталость. Думал, отчего бы это, и потом понял, что совсем это и не усталость, а банальное разочарование. «Тупняк» называли такое состояние пацаны со сторонки.
– У тебя красивые ноги, – Наташа сидела рядом и гладила мою никчемную ногу.
Когда лежишь с девушками, они так и норовят спать на твоей руке, будто боятся, что убежишь. Рука немеет, и ты придумываешь миллион причин, чтобы вытянуть её из-под головы. А Эй была какая-то другая. С Эй у меня никогда не немела рука. Никогда. Мне и моей руке было хорошо с ней. Удивительно хорошо.
Утром я кое-как дополз до Павелецкого вокзала и сел в «Аэроэкспресс». Через два часа, зарегистрировавшись на рейс Москва – Берлин, я пил кофе в кафе на втором этаже и читал Кеннета Славенски. Скучный текст о жизни Селинджера. Оказывается, молодой и еще никому не известный писатель страшно любил некую Уну О'Нил. Но она ушла от него к старому и богатому Чарли Чаплину. Наверное, поэтому Холден ненавидел кино.
– Есть что-нибудь будете? – официантка нервно теребила свой и без того измятый блокнот.
– Принесите какой-нибудь быстрый салат, пожалуйста.
– Быстрый – Хуссейн Болт. А салат – не очень, – сказала она.
Пустая чашка кофе уныло торчала на столе. Будто и не было беспечных солнечных деньков в её кофейной жизни. Расплатившись, я пошел в туалет. Уборщица-таджичка, увидев своего земляка, писающего в писсуар, затеяла с ним ненавязчивый разговор: