Туз вспомнил, что ведьмы обычно топят невольных свидетелей в ближайших водоемах, и, опустив полог, тихонько заполз ничком на раскладушку. Сердце колотилось в крепко натянутый брезент, как в бубен судьбы.
«Маяла на, да качала? – доносилось с реки, – Веда, шуча ла на да! Крыда эхан сцона – чух, чух, чух!»
Это «чух!» особенно напугало угрозой усекновения. В завороженной палаточной тьме он обмирал и трясся, припоминая жертвоприношения клыкастой Шакти и буйные пожелания Электры. Перевернулся навзничь, но и эдак не успокоился. «Хорошо, если сразу голову рубанут, а то ведь и впрямь кастрируют у костра или оскопят на раскопе»…
Его поглотило сиротское одиночество лишенца – человека греха и сына погибели, живущего на земле уже не одну сотню лет. Воистину раб страстей, брошенный Господом в мир, как в глубокую лужу, что никогда не высыхает у порога на Живом переулке. Неизвестно, как и куда выкарабкиваться.
До того исстрадался, измаялся в желтой лихорадке, что, пережив кризис и забывшись к утру, освободился от облепихового рабства. Даже подумать было противно! К счастью, все в этой жизни, за редким исключением, проходит, изменяясь…
И неспешное до той поры колесо обозрения так раскрутилось, увлекая в нижние миры, что дух захватывало. Еле различимое мелькало все перед глазами, а когда взор улавливал нечто, оторопь брала от несуразицы.
От переизбытка чувств и облепиховки Туз позабыл начисто, будто помелом в голове прошлись, случившееся под Курган-Тюбе. Не запомнил и полет до каракалпакской столицы Нукуса, хотя был достаточно трезв. И совсем непонятно, как умудрился найти автобус, шедший в сторону исчезнувшего тысячу лет назад Хорезма.
Из колдовского забытья вывел попутчик, настойчиво совавший под нос квадратную ладонь с крупным белым катышем, родственным помету парнокопытных. Прежде Тузу не доводилось жевать помет, но теперь, стесняясь отклонить радушное угощение, распробовал.
«Подержи за щекой, а то, вижу, совсем ослаб, – потчевал сосед в черной шляпе и кумачовой рубахе, доставая из кармана и обдувая от мелкого сора еще один катышек. – Для нас, каракалпаков, лучшая конфета. Овечье молоко с луком дает силу ци. Сто километров пройдешь и еще столько же захочешь. Коля-нож», – подал он руку, скинув другой шляпу.
Лицо его было музейным. Такое можно увидеть среди вымерших животных и растений в отделе палеолита. Покатый лоб, крутые надбровные дуги, скошенный подбородок и почти слившиеся, как у циклопа, глаза. Точно ископаемый дядька из древнекаменных глубин. Когда вышли на остановке размяться, выяснился и рост – метра полтора, из которых ногам досталось не более трети. Но, так или иначе, гомо эректус – человек прямоходящий. К тому же с веселым нравом. Туз не понимал, как можно жить в таком облике, оставаясь незлобивым и приветливым. Это и впрямь дар божий…