-Ты, главное, голову на бок поворачивай, если рвать будет. И кнопку жми, если плохо.
Выходит из палаты и я слышу ее бормотание, мне не предназначенное:
-Что ироды с девкой сделали! Аукнется это им. Ой, аукнется!
Я почти не верю в высшую справедливость. Во всяком случае, ни разу ее не последовало после самых страшных событий в моей жизни. Почему теперь всё должно быть по-другому?
Несколько раз приступы повторяются, но они лишь сжимают пустой желудок, в котором ничего нет. Однако. так и не позволяют мне уснуть. Тошнота ослабевает с первыми всполохами рассвета. И мое истерзанное сознание наконец-то охватывает сон.
Но и тут мне не везет. По моим ощущениям я только что заснула, когда меня встряхивают за плечо.
Проснуться удается с большим трудом, но когда я в конце концов открываю глаза - первое, что хочу сделать - это завизжать.
Мне не позволяют. Широкая ладонь затыкает мне рот.
-Не ори! - небольшие глаза сощурены, внимательно меня изучает, - Я - поговорить. Если поняла и будешь вести себя тихо, кивни.
Это один из тех, кто был вчера с Хаитовым. От страха сердце заходится в такой сумасшедшей пляске, что, того и гляди, вырвется из груди и убежит. А еще меня накрывает страх перед физической болью. Мне кажется, что стоит кому-то даже дотронуться до меня как-то не так - я рассыплюсь.
От перспективы какого-то физического воздействия хочется не то, что орать, хочется визжать, не переставая. Вот только что-то во взгляде незнакомца, заставляет меня кивнуть головой. И сразу же пожалеть об этом. Так сильно кружится голова после несложного движения.
-Отлично, - мужчина убирает руку с моего рта и продолжает, - Скоро к тебе придут из полиции. Не знаю, что ты им будешь сочинять, но не вздумай говорить правду. Если уж Дамир Асланович оставил тебя в живых.
Он снова изучает мое лицо внимательным взглядом. Но его последняя фраза звучит так, словно его хозяин сделал мне огромное одолжение. И мне нужно ползать у его ног и благодарить за эту великую милость.
Воспоминания, не менее болезненные, чем физические страдания, накрывают, поднимая из глубин моей души все самое плохое, что есть во мне, рождая испепеляющую ненависть. Но я же не дура, чтобы сообщать стоящему напротив человеку, что желаю, чтоб его хозяин медленно подыхал от самых изощренных мучений?1 Это глупо. Мне просто свернут шею, словно цыпленку, исправив досадное упущение, по которому я все еще дышу.