– А помнишь… – начал Полибий и замолчал.
– Как мы кровь с тобой вытирали? – отозвался Зосим. – Конечно, помню.
– Нет, не то. Помнишь, как ты говорил мне: «Если свободу получу, то все дела прежние брошу и буду историю Республики писать. Сейчас, – говорил, – такое время, – что каждый день особенный. События по часам надо записывать, каждую фразу ловить». Говорил? – то ли с укоризной, то с насмешкой спросил Полибий.
– Говорил, – признался Зосим. – Что из того?
– Отчего тогда не пишешь?
Зосим покачал головой:
– Так ведь, когда ты раб, мнишь, что свободу получишь и станешь большим человеком. Я ночами, бывало, не спал, все мечтал, как заживу свободным.
– Как же, помню, – еще больше скривился Полибий. – Все бормотал какую-то чепуху, мне спать не давал, пока мы с тобой из Киликии домой плыли.
Зосим вскочил, зашагал по атрию. Восковые маски знаменитых Клавдиев, казалось, наблюдали за ним с любопытством.
– Все не так получилось! Не так! – выкрикнул Зосим почти с отчаянием.
– Почему? – Полибий наивно округлил глаза.
– Не так… – повторил Зосим упавшим голосом. – Деньги нужны. Сестерции, ассы. За комнатку заплатить. Ну и…
– И золотые, – поддакнул ехидно Полибий и самодовольно хихикнул.
Зосим устало махнул рукой. Золотые? Ну да, золотом все нынче в Риме бредят. Из провинций деньги в Рим привозят в огромных ивовых корзинах. Но только много ли золотых видал Зосим? Чужих – да. И немало. Патрон ему доверял. А своих? Был один-единственный, подаренный Клодием и истраченный на пергамент. Зосим почему-то решил, что должен писать свою историю на дорогом пергаменте, а не на хрупком папирусе. Он помнил тот первый день наутро после получения свободы. Как, приняв от патрона в подарок десять сестерциев, бегал он по Риму, прижимая шапку вольноотпущенника к груди, в поисках жилья для свободного человека. Ветерок холодил только что обритую голову, и, может быть, оттого казалось Зосиму, что сам он с этого дня другой, и Город должен стать другим, и все должны стать другими. И вот-вот начнется какое-то совершенно невозможное, счастливое житье. Немедленно, сейчас!
Но не началось.
Дверь в атрий отворилась, вошел Клодий в тщательно уложенной тоге, как и положено патрону являться на утренний прием клиентов. Цирюльник только что выбрил его – на щеке алел свежий порез.