- Тебе ли не знать, жидовская твоя
морда, - вскинулся тать.
- Да уточнить хотелось бы… И отчего
же я жидовская морда, тоже. На немчинскую – еще буду вынужден
согласиться, ибо правда. А с жидами, уж прости, ничего общего не
имею.
- Че, правда?
- Побожился бы, да вера моя
лютеранская. Нам не положено. Но мы отвлеклись. Давай-ка вернемся к
личности нашего Великого и Ужасного Караваева.
- Небось память возвертаться
принялась? Запужался? Коллежский секретарь – это тебе не фунт
изюму. Ужо он тебе покажет. Большой человек в округе! То-то
покрутисся у него, купчина…
Не врал. Чувствовал. Полуобнаженной
душей, едва обретшей новое пристанище, знал – сам себе верил этот
придавленный жизнью и дохлой кобылой человечек. Искренен был в этих
смешных угрозах. Вот только мог и не знать всего. Чего уж проще,
отправить на большак тройку никчемных лихих людишек пощипать
еврейского торговца. А если, конечно же - случайно, обознались и
убили нового правителя губернии, так не спокойно на дорогах.
Шалят-с.
- Ну ладно, - вежливо попрощался я с
джентльменом удачи. – Потороплюсь, пожалуй. Нельзя заставлять
уважаемого человека ждать. До округа поди путь не близкий еще.
- Эй, ты чего? – обиделся грабитель.
– А меня спод животного вытягивать как же?
- Зачем? – удивился я.
- Как зачем? Нешто так и оставишь
душу христианскую на дороге помирать?
- Конечно, - кивнул я. – Ты, когда в
меня с фузеи стрелял, о душе думал? А я тебе время даю. Пока
морозец насмерть не прихватит, с десяток молитв прочесть
успеешь…
Не хотелось больше с ним
разговаривать. И слушать его вопли не хотелось. Желание было
вытряхнуть из глубин такого уже своего тела остатки духа этого
Лерхе, прихватить за горло, да спросить: что такое он этому Зорро
Томского разлива успел наделать, что тот на нас охоту объявил.
«Неведом мне никакой коллежский
секретарь Караваев. Я и в Каинске-то не был ни разу, – немедленно
откликнулся напуганный моей яростью туземец. – Спутали лиходеи. На
другого человека засада была».
Дай-то Бог. Дай Бог.
Впрочем… Все может быть. Нужно же
было Ему как-то освободить такое уютное тело для меня. Пролети пуля
на дюйм правее и одним Германом Густавовичем на свете стало бы
меньше. И пришло бы мое время. Да только поторопился я. Пораньше
решил вселиться. Терпения не хватило. Терпения и смелости.