— Я не знаю, — тяжело вздохнул Корень-Зрищин, — Я и сам не
понимаю. Правда. Я не вру. Мы ведь парии, один из самых захудалых и
бедных родов Империи. Наша родомагия — видеть плохое. Она даже не
боевая, она бесполезна. Тем не менее, мой отец выехал в Павловск,
сразу же после смерти старого Императора.
И последние три дня он всё время был рядом с Павлом
Павловичем... то есть, с двойником-самозванцем. Ну, насколько я
знаю. Потом самозванец пожаловал папе княжеский титул, еще Гатчину
и должность канцлера. А потом... убил его! И я не знаю, зачем... Он
и шефа Охранки убил, княгиню Пыталову... Мне сказали... Он
сумасшедший... Просто...
Князь явно был близок к истерике, его всего трясло. Это
исповедь и признание донности своего клана отняли у парня последние
силы.
Я же стремительно размышлял.
Смерть мучившей меня старухи Пыталовой — это особенно
интересно. Как и вся ситуация в целом, если, конечно, князь не врёт
и не бредит.
Я налил из самовара стакан горячего чая и протянул
Корень-Зрищину.
— Хлебните чайку, князь. Вы ведь официально всё еще князь?
Титула вас не лишили, насколько я понял? Так что хлебните чайку и
успокойтесь. Я постараюсь помочь вам.
— Правда? — недоверчиво спросил Корень-Зрищин.
— Разумеется, — кивнул я, но слово магократа на всякий
случай давать не стал, — Но и вы должны мне помочь. Услуга за
услугу, так сказать. У вас есть верные люди? Я имею в виду бойцов,
желательно вооруженных, а еще лучше — магократов. Тех, на кого
можно положиться.
— Нет, — обреченно ответил князь, — Никого. Мои братья
арестованы, мой дядя сбежал и отказывается сказать, где он. Так что
у меня никого нет. Я один остался...
— Бывает, — утешил я Корень-Зрищина, — Ладно, подожди в
коридоре. Что-нибудь придумаем.
— Значит, вы поможете? Меня не арестуют?
— Я свяжусь со своим куратором в Охранке, — заверил я
князя, хотя никакого куратора у меня, естественно, не
было.
А если и был — то я понятия не имел, кто он.
Так или иначе, я выставил Корень-Зрищина со стаканом чая в
коридор, напоследок еще сунув ему в карман мундира кусок медового
торта, на случай, если ублюдок проголодался от
переживаний.
Потом я достал бумажник, подаренный мне голландцем, и
отсчитал пятьдесят тысяч рублей из денег, одолженных мне тем же
голландцем.
Пачку купюр я протянул Шаманову: