С таким напутствием барышня удалилась, как и пришла, с дежурной улыбкой в тридцать два ровных зуба, оставив Катю разбираться с соотечественником, размышлять на темы патриотизма и снисхождения к ближнему.
Сидеть у окна вроде бы было удобнее: Поярков не шастал поминутно туда-сюда, не толкался, ничего не проливал на Катю. Но все равно он раздражал одним своим присутствием. Раздражали его ноги с высоко торчащими крупными коленями, его чистые ухоженные руки, лопнувший в уголке рта пузырь, мерное сопение. Даже исходящий от него старомодный запах «Фаренгейта», который всегда нравился, раздражал…
Катя сердилась, что теперь ей будет из-за него не выйти, хоть выходить никуда и не хотелось. Просто сидела и бесцельно злилась на него, на то, что вместо цивилизованного полета получилось черт-те что, катавасия с храпом и выпивкой нон-стоп.
А ведь действительно, в таком виде можно и до дома не добраться с первой попытки. Не пустят во Франкфурте в самолет – и делай, Кузьмич, что хочешь… Протрезвеет, конечно, полетит другим рейсом, позвонит кому-нибудь, чтобы денег прислали, если нет, только ведь трепка нервов это…
Катя уже почти-почти прониклась жалостью, как Поярков перестал сопеть, завозился в кресле, как потревоженный медведь в берлоге, широко зевнул, потер пальцами глаза и, наклонившись к Катиному уху, доверительно шепнул:
– Катюша, там где-то мой пакет…
Катя отодвинулась, помахала перед носом ладошкой, демонстративно разгоняя воздух, и выразительно сморщилась.
– Катюша, у меня в пакете… у меня джин остался, – объяснил Поярков.
Кате раньше казалось, что таким голосом только валидол просят.
И внезапно отчего-то кольнуло сердце и стало очень-очень его жалко. По-настоящему жалко. До слез. Такого большого, беспомощного, неприкаянного, отличного от окружающих их американцев, европейцев, корейцев с дежурными улыбками и выражением «мой дом – моя крепость» на лице. Этот был свой. Хоть и дурак, идиот, а свой дурак…
Катя непроизвольно накрыла рукой его большую руку и, умоляюще заглянув в глаза, попросила:
– Кузьмич, миленький, ну потерпи чуть-чуть!.. Нас с тобой сейчас кормить будут. Слышишь, тележками гремят… Ты поешь горяченького, и тебе легче станет. Закусывать ведь нужно. Кофе попьешь. Я тебе сколько хочешь кофе возьму. Во Франкфурт прилетим – покурим. Мне тоже курить страшно хочется. Стараюсь себя уговорить, что бросают же люди и не умирают. И мы с тобой еще несколько часов не умрем.