Жил один парень. Молодой, хапужливый, всё старался чужими руками жар загребать. Работал где-то по снабжению. Поступит к нему государственный товар, он его налево, потом еще налево, и денежку, да немалую, на карман себе кладет. И сильно замужних любил – чистеньких, опрятных, скучающих. В подъезде с ними не стоять, поцелуя не домогаться, прелести постельные доказывать не надо. Себя ценил высоко, на людей поплевывал.
Связался он раз с женой военного моряка. Только тот из дому, подъезжает на «жигулях» и в кровать, еще мужем нагретую. Да и попался – вызнал моряк об измене и подкараулил их. Зашел в спальню, где они любовью занимались, и говорит:
– Вы, пожалуйста, не торопитесь. Дело свое заканчивайте, а я вам завтрак приготовлю.
Сели они оба перед моряком, лица на них нет, зубы дробь выбивают… А тот их вермишелью по-флотски угощает. Отказать не смеют, едят, давятся. А моряк еще подкладывает:
– Не стесняйтесь, вон сколько энергии потратили!
Дал им компотом запить, и любовника выпроваживает:
– Иди, – говорит, – долгая у тебя дорога.
Парень усмехнулся, посчитав моряка за труса, и нагло спрашивает:
– Ты меня за то накормил, что женку твою так хорошо обиходил?
– Нет, – отвечает моряк, – потому, что мне знакомый хирург говорил – на полный желудок любая рана смертельна.
И всадил ему кортик под пупок, по самую рукоятку.
Долго лежал парень в реанимации. Еле-еле жизнь ему врачи спасли. Сколько клятв он себе надавал, пока выздоравливал – и пить брошу, и курить, и по чужим женам бегать, трудом праведным заниматься начну…
Выписали его домой. А на улице весна, первыми цветами бабки торгуют, зелени зеленей не бывает… Но стал он своей клятвы придерживаться – больше рюмки, да и то по великим праздникам, не пьет; работать на стройку пошел – каменщиком; на скромной порядочной девушке женился. Живет новой жизнью, не нарадуется. И так у него гладко получается – ни разу не сорвался, ни разу прежних грехов не повторил.
Лишь некоторые странности ему покоя не давали. Стоит он, допустим, в очереди за разливным молоком, а в спину ему кто-то дышит тяжело, плечом острым наваливается. Терпит он, терпит, да поворачивается, чтобы замечание сделать. А перед ним мужик странный – шляпа на глаза надвинута, руки на животе сложены, пиджак на нем ветхий, листвой прелой пахнет… Перепугался он, раз сморгнул, другой, глядь, а перед ним не мужик, а тетка, стоит, улыбается: