– Поздновато на меня, сынок, заглядываешься, в матери тебе гожусь.
Через пару лет, едет он в автобусе., а рядом девушка сидит, молодая, вертлявая. Заговаривать с ним пытается. Усмехнулся он, вспомнив молодость свою непутевую. Но потом неладное заподозрил. Посмотрел на неё внимательно: юбка на ней коротенькая, из-под подола чашечки коленные выглядывают, желтые, в трещинках, а как улыбаться начнет, язык виден – черный, распухший.
Он к выходу, она за ним, он по улице скорым шагом, она не отстает – бойко так каблучками выстукивает… Насилу отвязался.
А жизнь идет своим чередом. Дети у них пошли. Хорошенькие, чудные, воспитывал их лучше любого отца. На работе бригадиром назначили, зарплату повысили – и всё так ладно получается: жена его любит, дети послушны, коллеги и соседи слова ему худого не скажут…
Сидит как-то вечером, журнал читает – жена, дети спят. Слышит стук в дверь, тихий, осторожный. Посмотрел на часы – время к двенадцати подбирается. Открывает – никого. Выглянул на площадку, может, кто балуется, – да нет, никого…
Вернулся, дверь запер, поворачивается, а в прихожей двое стоят. Веселые, молодые, улыбчивые – моряк и жена его.
Он стоит, глазами хлопает, а они ему:
– Не пугайся, мы ненадолго!
И переглядываются, и улыбаются.
Провел их в кухню, чаю предлагает, а у самого руки дрожат, мысли путаются.
– Как поживаешь? – спрашивают гости.
– С того разу праведно, – отвечает хозяин искренне. – Уже десять лет без греха.
– Каких десять лет? – издевательски моряк спрашивает. – С тех пор как я тебя убил, вот-вот девять дней минует!
– Быть не может, – отвечает бедняга. – Всё при мне.
И бегом в детскую. Включил свет, а на одной кроватке скелетик полурассыпавшийся лежит, на другой из-под одеяльца черепок выглядывает. Он в спальню, а там вместо штор паутина, по углам существа мохнатые с писком бегают, и нет супружеского ложа – гроб стоит, широкий, сплющенный, оттого, что доски гнилые от тяжести земли разъехались.
Хотел он к гостям дьявольским вернуться, сделал шаг, другой, но тут всё человеческое поплыло с него, рухнул он, и землей его и придавило…
Был бы кто в ту ночь на кладбище, только и заметил бы, как холм на его могиле просел от дождя и надгробие покосилось.
Стали в подвале одного из пятиэтажных домов твориться непонятные вещи. Подвал большой, и многие жители там деревянные сарайчики себе построили – хлам ненужный хранить, соленья на зиму ставить. И вот начали бояться туда ходить. То дверь не могут в подвал открыть, тянут, тянут на себя – никак, едва подастся, снова захлопнется, будто её изнутри держат. Наконец, откроют, а никакого шутника там и в помине нет. То замки кто-то с дверей посрывает, но взять ничего не возьмет. Днем, когда из подвальных оконцев свет брызжет, шум уличный проникает, еще ничего, а к вечеру звуки непонятные бродить по подвалу начинают, не поймешь, то ли вода в трубах клокочет, то ли стонать кто начинает за спиной…