– Баран, – задумчиво проговорила ему вслед графиня Ариша, впрочем, ничуточки не расстроенная.
Клетушка Ганса в Угольках располагалась под лестницей и размерами напоминала собачью будку. Окна не были предусмотрены. А ещё обшарпанный пол, стены со следами желтых обоев, зеленые острова и рифы на потолке, ржавая раковина. Всегда темно. Тараканы ночью и днем шуршат лапками.
Ганс предпочитал существованию при электрической лампочке просто забытье. Лежа на продавленной, наверное, еще при Клаусе девятьсот девяносто седьмом кушетке, Ганс целый день созерцал эту темноту, между тем как соседи сновали над его головой снизу, и сверху, и со всех сторон, хлопали дверями. Что-то делали, как-то жили. Иногда бедному Гансу хотелось лаять. На соседей, на всю улицу, даже на единственного своего друга Жоржа.
В тоске он вспоминал графиню Аришу. Прекрасная, изысканная, она пользуется тончайшими духами, спит на шелке, ездит на «игуане», бывает при дворе. Ее дом полон ароматов, благовоний, индийских палочек и розовых лепестков для белья. Она пьет чай из незабудок. От нее Ганс унаследовал благородную осанку, изящные руки и ноги, длинную шею, нежную кожу, безукоризненные овал и черты лица, чистоту всех линий, идеальную форму ушей. А так же ее прозрачные голубые глаза, капризность и склонность к роскоши. Но она отказалась от удовольствия видеть своего сына каждый день, она отослала его из дома, как только он закончил школу и впервые провалился на вступительных экзаменах в университет. Наверное, бочки катил отец.
Во всяком случае, Ганс не понимал, за что его выгнали. В этом году он в шестой раз провалился на экзаменах, шестой год обитая в Угольках. Зачем же тогда Угольки? А другие родители, даже не аристократы, небогатые и несчастливые, любят и невезучих детей. Ганс затаил обиду. Порою ему становилось так больно и одиноко, что он плакал.
Изредка случалось, они вместе с рыжим, похожим на буйвола, сентиментальным Жоржем, с которым вместе неоднократно и проваливались на экзаменах, гуляли и развлекались. Пили пиво, пели песни, орали, задирались к прохожим, удирали от Лавландской полиции, лишенной чувства юмора.
Неоднократно Ганс примеривался к лезвию, со страхом и тоской взирая на свои синие вены, полные такой никому ненужной, и всё же драгоценной крови. Не так это просто. Чтобы полоснуть по ним, нужно изобрести идею, за которую не жалко умереть. Не просто же так погибать, сдуру, оставив записку: «Меня мама не любит». А для того, чтобы остаться жить, необходимо найти смысл жизни. А бессмысленноне возможно ни жить, ни умереть. Вот и болтайся, как репа в прорубе.