Тот потупился еще больше, нервно дернув плечом, и кивнул.
– Грешен. Хотя, если он решил у нас остаться, теперь и он
будет членом моей паствы; собственно говоря, воскресенья он не
пропускает, и на исповеди бывает постоянно… Не нарушая ее тайны,
могу сказать, что в его признаниях я не видел ничего особенно
крамольного, хотя в общении этот человек довольно неприятен…
– Так в чем дело? Давайте, признавайтесь. Я ж все равно
узна́ю.
Отец Андреас снова побледнел, вжав голову в плечи.
– Просто… Просто однажды я намекнул ему, что неплохо бы
доброму христианину с такими умелыми руками помочь матери-Церкви. В
том смысле, чтобы он поставил новую стену в церкви – старая
разваливается, а у нас не осталось никого, кто бы хоть что-то
смыслил в каменщицком ремесле. По крайней мере, так, чтобы все это
не обвалилось при первом же дуновении ветра…
– А он, надо полагать, в процессе неприятного общения
весьма неприятно высказался о дармовом труде?
Отец Андреас понуро кивнул.
– Я обещал, что в моей трапезной он может беспрепятственно
получать все, что ем я сам, в течение всего времени, пока будет
идти работа. А этот циничный… сын Церкви возразил, что теперь
требует уплату деньгами.
– И в приличной сумме?
– Ну… говоря по чести, столько бы я заплатил нанятому
каменщику со стороны… Только ведь моя церквушка – она не
богаче меня, и мне не жалко денег, их попросту у меня нет. Но что
делать – собираю. Объявил в приходе, что нужны средства на
ремонт церкви…
Священник сокрушенно умолк, и Курт покосился на его лицо с
интересом. Занятно. Ведь и в самом деле его волнует благоустройство
той дыры, что странная прихоть судьбы назвала его домом. Вряд ли
заношенная и латаная ряса, уже почти бежевая вместо
темно-коричневого цвета, была надета демонстративно. Еще на обеде в
монастыре Курт заметил, что одеяние, которое сам святой отец явно
почитал выходным, выглядит довольно скромно, чтобы не
сказать – убого. В обносках же, которые красовались на нем
сейчас, его спутник вообще напоминал странствующего монаха,
отягощенного обетом бедности и пребывающего в этом путешествии всю
свою жизнь. Он был похож на мужа немолодой и больной женщины на
смертном одре, на восстановление и выздоровление которой он
отчаянно и почти безысходно надеется; любящего мужа, не только
стойко переносящего с ней все тяготы, но и видящего в этом
некоторое нездоровое удовольствие.