sicut enim
aliquando misericordia puniens, ita est crudelitas
parcens[10], но позабыть о нем вовсе вы просто не имеете
права.
— Стало быть, — тихо произнес кто-то, — если мне
приходится переходить к крайним мерам, это будет означать, что я
жертвую милосердием в пользу справедливости?
— Да, — кивнул Курт. — И это останется на вашей
совести. До конца ваших дней.
— Майнц говорит…
— Майнц не идеал, — оборвал он; взгляды напротив стали
удивленными, и Курт вздохнул, пояснив: — Альберт Майнц, вне
всяких сомнений, великий человек, и его труд, безусловно,
переворотный без преувеличений. Он меня многому научил. Но вот что
я скажу вам: я склоню голову перед следователем, которому ни разу
за все время его службы не понадобилось сверяться со вторым томом
«Психологии…». Я сам вышел из этих стен и полагаю, что остроты,
байки и расхожие изречения, что бытовали в среде курсантов, в
основе своей остались неизменными. Здесь по-прежнему принято
поминать о том, как «у Майнца еретики со слезами на костер
просились»?.. Так и думал, — кивнул он, увидя изменившееся
выражение лиц перед собою. — Все верно. Просились, бывало. В
основном после задушевного разговора в темном неуютном месте в
присутствии exsecutor’а с набором инструментов. Это порою
бывает необходимо, к этому вы тоже должны быть готовы; и не только
морально, что, конечно, самое важное, но и физически. Негоже, если
следователя на допросе выворачивает на недописанный протокол. И все
же наибольшей похвалы и уважения достоин тот, кто сумеет вытрясти
из допрашиваемого все, что надо, не доходя до заветной двери в
подвале. Вот это — воистину величайший талант.
— И как же это? — усомнился курсант с последнего ряда;
Курт пожал плечами:
— Да как угодно. Лестью, авторитетом, страхом, жалостью,
пониманием. Обманом, в конце концов. Заставить человека
выговориться можно великим множеством способов. Ведь на самом-то
деле любой хочет рассказать о своих тайнах; любой. Это сущность
человеческой души. Наверняка многим из вас ваши приятели сообщали
«sub rosa»[11] нечто, о чем (не сомневаюсь) после стало
известно ad minimum еще одному вашему приятелю, хотя никто
вас не запугивал, не лишал свободы и уж конечно на дыбу не
вздергивал. Тайна — любая — это ноша. Кого-то она тяготит, кому-то
мешает, кому-то попросту надоедает. Для кого-то она — нечто вроде
найденной на дороге драгоценности, нечто, что отличает нашедшего от
всех прочих и чем тянет подспудно похвастать. Женщины это делают
регулярно. Кому-то тоскливо или попросту скучно созерцать свои
тайны в одиночестве. Неосознанно, но человек хочет избавиться от
довлеющих над ним секретов, недомолвок, замыслов; наша задача в
том, чтобы убедить его в этом, заставить его это осмыслить. И,
поверьте, приемов для этого не счесть.