– Это ты у нас как Диоген в бочке, а мы с Егоркой уже весь город обошли. Тут, правда, обходить-то нечего. В порту были, на корабли смотрели, да, сынок? – обратился он к идущему между ними Егорке, и тот радостно закивал головенкой. – Машину я купил, пока Валерка здесь был, я ж по-английски-то тупой совсем, так он помог. «Геленваген» взяли, «гнилая вишня» цвет называется, представь? Сейчас посмотришь…
Женька говорил и говорил, словно компенсировал себе пять месяцев одиночества, пять месяцев без нее. Марине вдруг стало нестерпимо жалко его, она представила, как он прожил это время совсем один, если не считать Егора, в чужой стране, без знания языка, с висящей на руках больной женщиной и ее выкрутасами. Она остановилась и взяла Хохла за руку, развернула к себе лицом и, глядя в глаза, произнесла:
– Прости меня, если можешь…
Он растерянно заморгал пушистыми ресницами:
– За что?
– За все, Женька, за все… – Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы, оставив на них красный отпечаток.
– Мама, мама, меня, меня тоже! – запрыгал Егорка, хватаясь ручками за ее пальто.
– И тебя, разумеется! – засмеялась Марина, подхватывая его на руки и сгибаясь от неожиданной тяжести маленького тельца.
– С ума сошла! – испугался Хохол, выхватывая у нее сына. – Тебе нельзя, Валерка сказал не поднимать тяжестей!
– Все, не буду. – Это был первый случай, когда Коваль поняла, что не ослушается запрета врача. – Ну, показывайте тачку, мужики!
Хохол вывел из гаража огромный бронированный «мерс» странного цвета – и не вишневый, и не розовый.
– Говорят, сейчас самый модный цвет. – Хохол вышел и пнул ногой переднее колесо. – Садитесь, поедем кататься.
Они катались почти до вечера, успели погулять в парке, завернуть в салон красоты, где Марина сделала короткую стрижку и маникюр, бродили возле огромного католического собора в самом центре, рассматривая скульптурки, украшавшие его. Потом долго сидели в небольшом ресторанчике, как нормальная семья в субботний вечер. Хохол не сводил влюбленных глаз с Марининого лица, новая прическа очень ей шла, делала моложе. Марина тоже чувствовала, как внутри что-то теплеет, просятся наружу забытые эмоции, ощущения.
– Женя… поедем домой…
– Ш-ш, любимая, я ведь Джек теперь…
Она растерялась:
– Да? А я? Кто я?
– А ты Мэриэнн Мюррей, вдова Грегори Мюррея, мать его сына Грега. А что ты думала? – усмехнулся он. – Отец твой каким-то макаром ухитрился такие документы выправить. А я твой бойфренд Джек Силва.