Холостая, когда столько мужчин.
Эти мужчины не любили ещё так, как я. И не теряли, как я. Значит, их было сорок, но я перевешивал.
И я был один больше их всех, пока не скользнула вдруг тень, и в середине зала не возник худощавый, старше среднего, человек.
Я мог поклясться: ещё секунды назад его здесь не стояло. Видимо, это и был мастер Эйче.
Незаметный, тонкий, неслышно скользящий над полом. Я и не знал, что у эйнитов есть бойцы, потому что никем другим мастер Эйче быть не мог. Бойца распознают по походке и по глазам, телосложение здесь неважно.
Я неловко поздоровался, смешав привычное абэтодасмэ в бессмысленную кучу звуков.
Мастер не ответил, только махнул рукой: садись. И я сел прямо на пороге.
Но двигаться внутри себя я не перестал, и мы сошлись с мастером глазами.
Он повторил мне:
– Садись!
Это был не безразличный эйнитский мастер Зверя, и не грантский, видящий в глубине будущего только свои игрушки. Эйнитский мастер Эйче оставался человеком. И он видел, что сев, я не остановился.
Он шагнул ко мне, и я поднялся под его взглядом.
Мастер тенью лежал передо мной. Я был сгустком напряжения, он стоял рядом со своим напряжением.
Если бы я убил сейчас его тело, мастер, наверное, пожал бы плечами и тенью скользнул мимо меня и себя.
Только в слепоте ярости можно сойтись с таким бойцом. Но ярость моя всегда пуста. Я из тех, кто убивает так, как чистят свои же раны, или подставляют тело под бич.
Он посмотрел, я отрицательно качнул головой.
Он не согласился и указал мне в центр зала.
Меня невозможно заставить драться, если я не хочу драться. Но я вышел в круг. Мне было всё равно.
Тьма сгустилась по краям. Я вздохнул и выбросил из себя напряжение. И когда я стал пустым, освещение вернулось.
– Не философ, – качнул головой мастер. – Но боец.
Он знал, где его тень, я – нет. Я просто оттолкнул её на время.
Мастер, склонив голову, слушал. Я молчал, но он слышал меня.
– А что, – спросил он вдруг, – это хорошо – умереть?
Я пожал плечами.
– Хочешь попробовать? – поинтересовался он.
Мастер Эйче всё-таки нашёл вопрос, на который я не мог себе ответить.
«Вы перестали пить коньяк по утрам, леди? Отвечайте, да или нет?»
Я мог бы начать говорить с ним, я мог бы ударить его. Но я ничего не хотел.
Если стоишь на пути у лавины, текущей с гор, ты хочешь именно попробовать умереть? Или страх отнял у тебя движение? Или тебе просто всё равно, где ты стоишь?