Не близко до станции… Стоят все поезда, везде… Не горят огни в больших городах. Не горят в малых. Закрыты на замок вокзалы. Люди есть, но их как бы и нет, как Муригора Варфоломеевича. Они приобщились – знаешь уже, к чему? К единой субстанции. Но навсегда ли это? Будет ли исход? Не знаю, не знаю… Один ты, Капитон Варсонофьевич, сидишь, не приобщённый. Съел ты уже ватрушку. Съешь теперь солёный огурец. Съешь что-нибудь. Один ты. вот что ты наделал. Это всё твоя вина. У тебя много ещё всего, что можно съесть. Тебе не кажется, что поезд не пойдёт уже? Корни диких трав проросли сквозь него. Берёзки выросли в автосцепке. Лебеда в дизелях.
Падает крыша вагона от ветхости. Пыль и прах кругом… Сидит Капитон Варсонофьевич на голой земле. Какой год уже? 6178? 996543? Нет, нет, неправильно. Ты один, Капитон Варсонофьевич. Ты один. Ватрушки т вои перестали существовать.
Что же, всё? Нет, рассвет занимается. Ура!.. Встаёт солнце… Неужели это ещё возможно?? Встаёт… Что это? Что это? Поезд едет… Но он же рассыпался в прах… А где… Едет поезд. И кричит тепловоз. И шумят пассажиры в вагоне. И машинист – как машинист. И Муригор Варфоломеевич Триммельман приподымает с лавки сплющенную свою опухшую серую рожу. Жив ты? Все живы. Все на местах. С радостью разгрызает Капитон Варсонофьевич грецкий орех. Всё вернулось на своя круги. Но…
Это.
Оно здесь.
Оно как было, так всё и есть. С ним ничего не сделалось. Это на это не распространяется.
Вот и живи теперь. А кто виноват-то, Капитон Варсонофьевич? А? Ты и виноват. Терпи теперь. Вздыхай. Теряй в весе. Субстанция… Ты её не трогай. Ты езжай себе с Богом. Это всё твоё.
Поезд стоит. Нет, всё нормально. Он стоит у перрона станции Лугарино-Спасское. Октябрьской ж. д. Всё. Приехал ты, Капитон Варсонофьевич.
Кузнечики поёт в кустах. Вершится историческая поступь. Что ж ты, Капитон Варсонофьевич, медленно идёшь домой?
Идиотизм идиотизму рознь. Городок Лугарино-Спасское – районный центр. Идёт Капитон Варсонофьевич по улице, залитой светом и солнцем. Идёт. Вперёд, Капитон Варсонофьевич!
Иди же, иди, милый друг Капитон Варсонофьевич. Иди. Можешь считать, что не вижу я, что идёшь ты не кратчайшим путём. К дому твоему кратчайший путь мимо родной лечебницы. Всегда ты так ходил, мимо неё. А сейчас не идёшь. Стыдно, стыдно тебе. Страшно тебе, Капитон Варсонофьевич Дерменгольм? Неси крест свой. Неси. Всё равно это тщетно. Всё равно – какая вина?!.. Ну скажи, какая?! Какое в том зерно? Никакого зерна. Никакой вины. Вины нет. Нет твоей вины, отец ты наш родной. Тем хуже для тебя. Не прощает ошибок, не прощает закономерности, не прощает вчерашнего дня, не прощает белого света над кустом из железной проволоки, ночь, баночки, жёлтенькие стёклышки, очки. Потому что – никого, нигде, пусто, в траве – шиш. Да. А за то, что ты здесь, вчера-всегда, сейчас-слева, назади, за это ничего, всё ничего, вечное раскаяние, никогда не придёт. Нет вечного раскаяния, нет вины, есть вина. Быстрая трава. Думаешь, спроста? Бить надо за это. К сожалению.