— И вы бы хотели, чтобы я проспонсировал его болезнь? Он пропьет все, — тихо добавил Кристиан.
— Сжальтесь хотя бы над детьми.
Кристиан посмотрел в угол зала, где копошились оборванные и грязные мальчишки, и потянулся к кошельку.
Глаза хозяйки загорелись. Она неотрывно следила за движением его руки, и когда в протянутую ладонь упали монеты, запричитала:
— Пусть Господь хранит вас! Пусть путь будет легким и приятным!
— Она нас обобрала, — сказал в спину Энни Джером, когда они уже практически подошли к карете.
— И вы туда же, — буркнула Энни.
— Эниана, за ночь на сеновале мы отдали столько же, сколько за постой в лучшей гостинице Парижа, включая ужин с несколькими сменами блюд, — вмешался в разговор Кристиан, пытаясь уберечь Джерома от нападок Энни.
— Она нуждается в деньгах.
— Всем не поможешь.
— Но можно помочь хоть кому-то, и тогда в мире нуждающихся станет меньше, — отрезала Энни. — Я поеду с Джеромом, не хочу быть с вами в одной карете. По крайней мере, пока.
— Как вам будет угодно.
Энни забралась на козлы, путаясь в платье. Каким же надо быть жадным, чтобы пожалеть для бедной женщины денег! Да он в таверне оставляет больше!
Джером, усевшись рядом, покосился на нее:
— Ну, ты, дочка, ежели что, говори. Ну, солнце там напечет. Неудобно сидеть будет. Сидушка-то здесь жесткая. Вам, молодым, красивым, непривычно на такой.
— Хорошо, дядюшка Джером. Он всегда такой противный?
— Ты, дочка, на него не обижайся. Все хозяин правильно говорит. Платить нужно ровно столько, сколько это стоит. Иначе будут на тебя смотреть все как на кошелек ходячий. Будут думать, что счету деньгам не знаешь, да надуть каждый пытаться будет.
Эниана хмурилась, но из уважения к старику не спорила.
— Доброту принимают за слабость. Щедрость за расточительство. Нежелание обидеть за трусость, — с едва уловимой горечью в голосе произнес Джером.
— И что теперь — быть злобным, жадным грубияном? — не выдержала Энни. — Вы прямо портрет герцога де Бриенна нарисовали.
— Зря ты так, дочка, он хороший.
— Вы просто к нему привыкли. И не замечаете ничего, — буркнула Энни.
— И ты, дочка, хорошая. Добрая. Но доброта должна быть не в ущерб себе. Не может человек отдать больше, чем имеет сам.
Несмотря на то что солнце успело подняться высоко, было довольно прохладно. Энни куталась в плащ, порывы ветра пронизывали шерстяную ткань.