- Мне нравится ваша ирония, Миша, - усмехнулся наставник. –
Особенно в свете того, что я знаю о вас. Вы свое партийное
поручение уже года два выполняете, и у вас это очень неплохо
получается… Так, ладно. Я беру вас за руку, и помогу...
Звуки отдалились, затихая и тая, а меня вдруг будто качнуло на
холодной, недоброй волне.
Краешек моего сознания затянуло в мир безрадостный и зловещий –
багровый закат полыхал над пильчатым контуром леса, окрашивая ели в
радикальный черный цвет. Эту картинку я воспринимал через чужое
зрение, как вдруг мою голову обожгло, корежа мозг выплеском
ненависти. Я сильно вздрогнул, как бывает во сне.
- Хватит, Миша! Хватит! – пробился беспокойный голос Котова. –
Выходите!
- Да здесь уже, - выдохнул я, загребая ногами и устраиваясь
поудобней. Мои легкие вздувались как мехи, а сердце неистово
колотилось. По щекам скатывались капли пота.
- Выпейте.
Не чувствуя вкуса, я выглотал полную чашку травяного настоя.
- Куда это меня занесло? – спросил, отпыхиваясь.
- Странно, очень странно… - наставник обтер мое лицо влажным
полотенцем, как тренер боксеру после тяжкого раунда. – Я узнал
мысли Аидже, целителя из Бразилии. Он индеец-полукровка, и белых
терпеть не может. Пару раз мне приходилось бывать в Сан-Паулу… Хм.
Ничего не понимаю, - нахмурился он. – Аидже где-то у нас, в
Советском Союзе! В границах «Золотого кольца»!
- Может, по линии «Интуриста»? – вытолкнул я.
- Мо-ожет… - с сомнением затянул Игорь Максимович. – Ну-у,
ладно… Как вы?
- Нормально.
- Наверное, хватит на сегодня? – за внимательностью во взгляде
Котова угадывалась тревога.
- Ну уж, нет уж! – выразился я. – Буду тут… из-за всякого
Волдеморта… - и прикусил язык.
По счастью, наставник не стал допытываться, кого я поминаю
всуе.
- Ну-у… - затянул он, успокаиваясь. - Тогда начнем урок.
Внушение одним словом вы усвоили на «пять», теперь разучим тему
посложней – как отдавать команды мысленно…
Пятница, 11 ноября. Утро
Москва, улица Госпитальная
Палата не поражала метражом, зато хранила своеобразный уют,
насколько это вообще возможно в военном госпитале. Большое арочное
окно впускало много света, хоть и неяркого в предзимние холода, но
ведь и шторы были раздернуты, лишь бы не препятствовать лучам.
Пациент лежал один – изрядно поседевшая голова тонула в кипени
взбитой подушки, а худые руки вытягивались поверх одеяла. Глаза,
полуприкрытые набрякшими веками, безучастно смотрели в потолок или
скользили по стенам, словно изучая географию трещинок на
побелке.