«Опять», – подумал он и прикрыл глаза. Он знал это наизусть. Огромный медовый диск медленно уползал за горизонт. В это время дня все казалось безнадежно театральным: потрясающие краски неба, слишком глубокие тени, и даже узкая полоска далеких гор будто была нарисована на краю горизонта. Все звуки уходящего дня медленно, но неуклонно затихали.
Точно такой же закат был в тот день, когда он, измотанный и пьяный, наконец высвободился из раскаленной банки под названием «Джип». Это красочное шоу так потрясло его, что чересчур ясная мысль резанула как бритва.
«В таком месте и умереть не грех».
И вот прошло десять лет, даже чуть больше. Десять лет одинаково прекрасных закатов кого угодно загонят в могилу. Оказалось, невыносимо трудно жить в голливудских декорациях. Невольно чувствуешь себя на сцене, в свете рампы. Лет пять назад он даже пытался вычислить, в какую именно минуту стихает ветер, настолько сильным было ощущение тщательно подготовленного запрограммированного зрелища. В какой-то момент эта мистерия даже вызвала в нем ненависть. Он молил о ненастье, дожде. «А он, мятежный, просит бури». Это о нем. И даже грозился уехать «к чертовой бабушке», но остался. И смирился.
Едва слышно поскрипывало кресло, Александр пустыми глазами смотрел вперед и слегка покачивался. Это его ритуал. Никто никогда не смел разрушить этот молчаливый диалог с мирозданием. Он знал, когда последние отблески света потухнут, за ним придут, поэтому терпеливо ждал. Теперь у него было много времени для размышлений и воспоминаний, но сосредоточиться на чем-то одном было сложно. Память вообще сыграла с ним злую шутку: все, что произошло за границей этой великолепной декорации, он помнил смутно, будто видел в каком-то старом фильме, читал в какой-то книге, и, вообще, все случившееся произошло не с ним. И это была истинная правда, ведь то, каким он был сегодня, началось здесь, а там он был другим. Он плохо помнил, каким именно.
Прошлое принадлежало тому Александру Шлоссу, каким он был за кулисами этой декорации, а он сегодняшний – это старик, мирно сидящий в кресле-качалке. Все, что он любил раньше, перестало его интересовать: вино, женщины, азартные игры, книги – все стало тусклым. Даже то, ради чего он оказался здесь, свободный писательский труд, все оказалось в прошлом.