Мое замечание прозвучало угрожающе.
Пусть не думает, что меня так легко впечатлить.
Катерина поспешила предотвратить
надвигающуюся бурю. Представила нас с Корблом друг другу, вынудила пожать руки.
Он захватил мою ладонь твердыми,
удивительно грубыми для аристократа пальцами. Попытался поднести к губам.
Я перехватила ладонь, сжала и тут же
отпустила. Любезничать и кокетничать — удел сестры. Мне не до этих глупостей.
Чем дольше смотрела на Корбла, тем
меньше он нравился. Не такого мужа желала для любимой сестры. Она слишком
хрупка для него, слишком ранима. К тому же он много старше и опытней. Сомнет,
сломит, как хрупкий подснежник, подстроит под себя. Избавит от
индивидуальности. Разрушит мечты.
Впрочем, мне становилось понятно,
отчего Катерина остановила на нем свой выбор. Подсознательно видела в
избраннике отца, которого у нас не было. Мечтала обрести защитника и
покровителя. Вот только готов ли сам Корбл к подобной роли?
Об этом я решила потолковать с
Катериной. Немедленно! Схватила за руку и, не обращая внимания на
сопротивление, затащила в подъезд. Пыталась объяснять позицию, используя все
доводы, что смогла найти.
Когда Корбл поспешил вмешаться,
отрезала, не стесняясь грубости:
— Не вмешивайся! Этот разговор
касается только нас с сестрой.
Он глянул, как на врага. Столько
ярости и неприкрытой злобы читалось в его глазах. Похоже, никогда прежде с
рыцарем Корблом не обращались подобным образом. По крайней мере, женщины.
Но мне было плевать. Сестра важнее
реакции этого громоподобного аристократишки. Пусть валит в свой замок и там
распоряжается. А я стану делать и поступать так, как сочту нужным.
Сестра впервые в жизни проявила
характер. Защищала любимого, и мои слова бессильно разбивались о броню из
влюбленности и веры в лучшее. Корбл славно промыл ей мозги обещаниями и намертво втерся в доверие.
Тем вечером мы с Катей рассорились.
Основательно. Она все же умчалась с Корблом и пропала на долгие пять лет.
И я так и не успела попросить
прощения…
Корбл
— Все напрасно, голубка и ворон
никогда не станут парой, не познают настоящей любви и не снимут проклятье. Мне
стоило осознать это пять лет назад. И остановиться…
Корбл поставил свечу в изножье
катафалка и бросил прощальный взгляд на жену. Смерть не исказила прекрасных
черт ее лица. Казалось, будто девушка спит, убаюканная священнопением и запахом
ладана. Лишь неестественная бледность кожи говорила о том, что тонкие веки
больше никогда не приподнимутся, а пухлые губы не изогнутся в улыбке.