- Нет! Это самоубийство, что не
принесет никому пользы! Как наши вои сумеют разведать дозоры
вражеские в ночной тьме? Монголы – это вам не половцы, у них
строгий порядок во всем. Внезапного удара не выйдет, тревогу успеют
поднять! А значит, никакого вырезания спящих, никакого прорыва к
ставке темника! Останься у вас хотя бы лошади, еще можно было бы
рассчитывать на лихой кавалерийский удар – но лошадей нет. И если
на то пошло, Бурундая охраняют лучшие из лучших монгольских воев –
тургауды. Они точно не побегут, даже если бы их действительно
атаковала вся княжья рать – скорее уж поголовно примут смерть, чем
бросят темника! Мы просто завязнем в их рядах – тургаудов у
Бурундая числом не сильно меньше нашего… А какая помощь явится из
Ижеславца – ты можешь сказать, тысяцкий? Сколько воев осталось у
воеводы Ратибора, сколько конных дружинников?!
К моему удивлению, Захар Глебович
нисколько не смутился, а ответил на этот раз вполне спокойно, с
этакой уверенной основательностью в голосе:
- Две тысячи воев сейчас у воеводы
Ратибора. Из них наберется сотня конных дружинников – к утру их
можно будет вывести из города. Успеть только разобрать без лишнего
шума завал на месте сгоревшей Стрененской башни – а перешеек через
ров поганые уже и сами насыпали. Пешцев же после короткого отдыха,
переправить через крепостную стену подземным ходом, он ведет в
пойменный лес. Оттуда они смогут подступить с северной стороны к
лагерю поганых… Мы же сможем ударить с восточной – и сотня жеребцов
для конных гридей у нас имеется! А людей к шатру темника я поведу
сам! Ну, а остальные уж на лыжах… Даже если снять дозор не выйдет,
то ударим по спящему лагерю с трех сторон, да четырьмя отрядами. И
немалой силой – под три тысячи воев!
Судя по просветлевшим лицам
собравшихся, последним план тысяцкого пришелся вполне по душе –
хорошо хоть, его не поставили над нами старшим «по умолчанию»!
Князь Юрий Ингваревич сохранил за нашим партизанским отрядом статус
автономности – а то бы потомок берендеев сейчас просто приказал бы
нам, как старший по званию, и все!
А так, слава Богу, у меня осталось
право голоса – и я не преминул им воспользоваться, как только Захар
закончил говорить:
- Сила немалая, три тысячи воев.
Против четырнадцати-пятнадцати тысяч поганых! Да их едва ли не
впятеро больше! Тысячи две мы может, и положим в начале боя, но
остальные на нас всем миром навалятся, да числом задавят. Это вам
не половцы, это монголы и покоренные ими – сразу уж точно не
побегут, пока темник жив. А он в любом случае спасется – не хватит
сотни всадников доскакать до его шатра, да успеть сразить Бурундая
прежде, чем его спасли бы телохранители! Нет… Атака пусть и на
спящий лагерь – это самоубийство. А кто тогда после нашей гибели
пороки агарян сожжет?