Выразительно.
Намекает прозрачно, кто из нас шпекачек пани Гавелковой,
которыми нас угостили по-соседски, заслужил больше.
– Прекращай, – я хмыкаю, извещаю шёпотом, – они были с чесноком
и тмином. Ты такое не ешь.
Скептический взгляд уверяет меня в обратном.
Но наглую морду я игнорирую, открываю, наконец, дверь. Наблюдаю
ещё секунд двадцать, как продолжают терзать кнопку звонка.
Разглядываю ночного визитёра в свете фонаря.
Дреды.
Красная бандана.
Нижняя губа, прошитая двумя металлическими шариками почти в
самом углу рта.
– Йиржи Варконьи, – ночной гость представляется, лыбится открыто
и руку для рукопожатия бодро протягивает, сообщает по секрету, –
моя Магдичка, что приходится мне тётушкой, а тебе соседкой, сказала
о ящиках тёмного доминиканского рома. Есть?
Он щурится, отчего веки, густо подведённые чёрным, соединяются,
почти скрывают светло-серые, едва ли не бесцветные, глаза.
– Ром? – я уточняю.
Отступаю, чувствуя замешательство.
И давно забытое удивление.
– Ага, – он соглашается, протискивается в холл. – Алабай?
Уважаю, всем собака собака.
Собаке, что, кажется, от не меньшего удивления на задницу
опускается и голову на бок озадаченно склоняет, Йиржи беззаботно
подмигивает, поворачивается ко мне и нос указательным пальцем
глубокомысленно скребет:
– Понимаешь, у меня оказия жизни: тёмный ром закончился, а
светлый остался. Светлый остался, но вот не подают его уважающие
себя люди к сигарам. С коктейлями подают, а с сигарами никак. Мои
же гости дорогие требуют к сигарам ром. И где, по их хорошему
мнению обо мне, я должен достать тёмный ром в середине ночи?
Йиржи печально разводит руками.
А Айт, видимо, проникаясь сочувствием, душевно фыркает, ложится
степенно. Признает, что разбудили и пришли по важному делу, а
посему визит уместен.
И гость не раздражает.
Не вызывает желания выставить взашей.
У меня.
Поэтому против логики дверь я за ним закрываю и в сторону
погреба разворачиваюсь, сообщаю через плечо:
– Ron Barcelo Imperial Premium Blend. Сгодится?
– А то, – Йиржи восторженно присвистывает, – миль пардон, моя
Магдичка в доме свистеть не разрешает, но… подобное сокровище… И
что, правда, десять ящиков?
– Семь, – я усмехаюсь.
Включаю свет, который заливает переделанный в винный погреб
подвал, освещает каменную кладку стен, ромбы дубовых полок с винами
и мои ящики рома, что кажутся здесь, на состаренной плитке пола,
чужеродными.