– Стрекоза, да? – она запрокидывает голову.
Не отстраняется, пусть между нами и остаётся не больше
сантиметра, припоминает Крылова с его баснями и мою давнюю
характеристику ей.
И в глазах цвета северного сияния мелькает что-то
странное.
Непонятное, но понять я не успеваю, отвечаю:
– Да.
И пощёчину звонкую я получаю, а Квета скользит ужом мне под
руку, выбегает из кабинета, сталкиваясь с кем-то в дверях.
– Ой, простите, я помешала… – кто-то лепечет
растерянно.
Гремит и звенит чем-то.
И, досчитав до десяти, приходится обернуться.
Наткнуться на большие глаза оттенка горького шоколада.
Застыть, рассмотреть лицо сердечком, курносый нос и тёмные волосы,
заплетённые в две косы.
Признать с трудом Снегурочку.
– Меня Ник послал, – она говорит нерешительно, подхватывает
выпавший поднос и осколки двух чашек собирает, – посмотреть, как вы
тут и вот…
Кофе.
Чёрный, как чёрт.
Белоснежный сливочник и серебряный поднос, словно в лучшем
ресторане.
– Я сама варила, – Снегурочка улыбается чуть смущенно, и на
щеках появляются ямочки, – меня, кстати, Алёна зовут.
– Дима, – я приседаю рядом с ней.
Помогаю.
И сливочник, что не разбился каким-то чудом, на поднос
ставлю, а Алёна осторожно протягивает руку, но щеки, что от ладони
Севера ещё пылает, коснуться не решается, лишь спрашивает:
– Больно?
– Нет, – я усмехаюсь криво.
Выпрямляюсь и отступаю.
Поспешней, чем следовало бы.
– Простите, мне просто показалось, пощёчины – это низко… –
Снегурочка по имени Алёна запинается, краснеет мило и головой
встряхивает, чтобы закончить тихо, – …извините, но хорошо, что вам
не больно…
… не больно.
Всё, что можно, отболело.
И вторая по счёту папироса, окончательно задымляя спальню и
смешиваясь с ароматом ночи, потухает в моих пальцах, не мешает
памяти. И из задумчивости меня выводит трель дверного звонка, что,
подобно грому, раскатывается по всему дому.
Будит вновь задремавшего Айта.
Который рычит, тявкает возмущённо, ибо в четвёртом часу утра
приличные люди приличных собак не тревожат, не трезвонят в двери и
в гости не являются, а неприличные… неприличных людей облаять –
святое дело.
Поэтому лает Айт вдохновенно, звонко.
Со вкусом.
Вьётся около входной двери, до которой, громыхая по лестнице,
добирается первым, а посему косится на меня с налетом
снисходительности и гордости.
Тявкает раз уже в мой адрес.