- Я – Лёша, - сказал я на первой же перемене, протянув ему руку.
– Привет.
Тот несмело улыбнулся.
- Привет, - сказал он. – Только мне нельзя пожимать руку.
- Что? – удивился я. – Почему?
- Она у меня очень хрупкая… раздавишь…
- А-а. Это потому, что ты – Сахарный Мальчик?
- Что? А, ну да, поэтому.
- А как же мы с тобой здороваться будем?
- Ну как… словами, наверное.
- Не-ет, - покачал я головой. – Так не пойдёт. Словами мы только
с девчонками здороваемся. Ты же не хочешь, чтобы мы с тобой как с
девчонками здоровались?
- Нет… наверное, не хочу.
Он привстал на своих негнущихся ногах, и шагнув ко мне, положил
руку на моё плечо.
- Давай, - сказал он, - вот так здороваться.
Я поднял руку, но затем нерешительно замер.
- А ты, - спросил я. – Не сломаешься?
- Нет, - просиял он. – Плечи-то у меня крепкие. Там леденец
потолще.
Так мы узнали, что у Сахарного Мальчика вместо костей были
леденцы. Потом мы узнали о нем ещё больше – например то, что его
запах менялся от настроения – например, когда он смеялся, то от
него пахло карамелью, а когда грустил – ванилью. Когда он уставал,
то пах фруктовой жвачкой, а когда склонялся над трудной задачей, то
от него исходил запах свежего попкорна. Наш класс с тех пор
наполнился запахами сладостей, и мы даже немного скучали, когда на
улице выдавался совсем дождливый день, и Сахарный Мальчик оставался
дома. Иногда дождь начинался не с утра, а ближе к обеду, и тогда за
Володей приезжал его отец – такой же высокий и такой же худой, но
абсолютно здоровый. Как мы потом узнали, Володин папа даже бросил
работу чтобы «быть всегда начеку» и помогать сыну при каждой
возможности.
Мы с Сахарным Мальчиком подружились очень быстро. Особенно
помогло нашему сближению то, что у бедняги Дягилева был обнаружен
талант к математике, и его мама настояла на переводе сына в физмат.
Тот долго упирался и спорил, но разве против мамы попрешь? Так
рядом со мной и появилось пустое место, которое вскоре занял
Володя, и я в прямом смысле стал самым близким для него человеком в
классе.
В начале каждого урока Сахарный Мальчик с превеликой
осторожностью снимал со своих рук толстые меховые перчатки,
освобождая грацильные белые кисти с почти прозрачными будто
вырезанными из стекла пальцами с маленькими, фарфорового цвета
ногтями на них. С этими ногтями у него были самые большие проблемы
– они были из глазури и очень часто ломались, причиняя ему сильную
боль и множество неудобств – например, он редко когда мог нормально
держать ручку. Когда я начал помогать ему с перчатками, дела у него
пошли лучше – ногти с тех пор ломались значительно реже. Перед тем,
как зайти в столовую, он не мыл руки, как все остальные, а
аккуратно доставал из своей сумки влажные салфетки и с превеликой
тщательностью протирал ими свои перчатки. Ел он только какой-то
густой сироп, всегда разного цвета, аккуратно зачерпывая его
стальной ложечкой и долго рассасывая во рту. По-моему, это была
глюкоза, но точно я не знал. Однажды я попросил его попробовать, и
он с готовностью дал мне свою ложечку. Ощущения были такие, как
будто я ел сахар вперемешку с мёдом и сгущенкой. Когда же я
предлагал ему свои котлеты и бутерброды, он отказывался, объясняя,
что ему в принципе нельзя есть мясо. Ему, как я говорил, вообще
много чего было нельзя. Но на физкультуру он, как ни странно, ходил
- на каждый урок, без единого пропуска. В занятиях он не
участвовал, а просто сидел на скамейке и со счастливым видом
наблюдал, как мы играем с мячом или проходим полосу препятствий, и
когда кто-нибудь особенно удачно кидал мяч в корзину или ворота,
весь зал наполнялся запахом карамели. Нам даже не надо было
смотреть на него – все и так знали, что в такие моменты его
зефирные глаза широко раскрыты, а на лице сияет глазурью широкая
улыбка.