— Его светлость сказал, что разрешает выйти, — словно услышала
мои мысли горничная.
Я подняла бровь, изумленная милостью герцога. С чего вдруг он
сократил наказание? Неужели вспомнил о том, какой сегодня день?
Глупое сердце забилось чаще от закравшейся надежды.
— К нему, кажется, кто-то приехал, Зора? Я слышала голоса во
дворе.
— Да, сьерра. Прибыл его высочество принц-консорт.
Тем более странно: к гостям меня никогда не зовут. Впрочем,
визит принца к лучшему — при своем старшем брате отец вряд ли
устроит мне выволочку.
— Хорошо. Иди, я сейчас буду.
Зора вышла, а я спрыгнула с подоконника, машинально расправляя
складки на домашнем платье из грубой, давно вылинявшей ткани.
Подошла к зеркалу в старой, растрескавшейся раме, которое висело на
стене у кровати. Мутная от времени поверхность отразила привычный
образ: мелкую, щекастую пышку со взлохмаченными светло-русыми
косами. На бледном лице выделялись слишком пухлые, на мой вкус,
губы и большие глаза. Состроила гримаску отражению; как сумела,
заправила за уши выбившиеся пряди и выскочила в коридор.
О Шандор, как же прекрасно просто выйти из ненавистной комнаты!
Но наслаждаться свободой не позволила тревога, поселившаяся в
сердце.
Что нужно герцогу?
***
Вскоре я это узнала, и новость, которую сообщил герцог Оленрадэ,
раздавила меня. Казалось, именно сегодня, в день моего рождения,
ничто не предвещало подобного, ведь я давно не жду подарков и
поздравлений, и надеялась, что обо мне, как всегда в этот день,
просто забудут. Но, как выяснилось позже, именно потому, что
сегодня мне исполнилось семнадцать, отец подготовил сюрприз —
сообщение о грядущих переменах в моей жизни.
— Ваша Светлость, — называть так собственного отца тошно, но
привычно — это одно из его требований. Главное, не сорваться и не
выдать то, что на самом деле крутится на языке — суровый нрав
герцога хорошо знаком нам, его домочадцам. И сейчас, когда вот так
внезапно решается моя судьба, лучше не выводить его из себя, не то
будет хуже. — Прошу, позвольте мне самой выбрать, на кого учиться!
Ведь мне придется заниматься этим всю жизнь... — под жестким
взглядом его светлости я отступила, сбилась и пролепетала сквозь
слезы: — Только не зельеварение…
Ни о чем не хотела просить этого черствого человека, но все-таки
скатилась к мольбам, и это окончательно меня добило — сама себе
казалась сейчас маленькой и жалкой, недостойной внимания. Голос был
слаб и дрожал. Непролитые слезы жгли глаза, застревали горьким
комом в горле. Стоя посреди просторного светлого кабинета перед
отцом, мачехой и расположившимся на диване принцем-консортом,
герцогом Аццо, я вся сжималась от смеси робости, страха и гнева.
Эти чувства попеременно брали верх, казалось, еще немного и я
забуду вбитые с детства установки, что настоящая сьерра не
показывает на людях своих чувств.