Пока так. Теперь надо узнать его
мнение. Как спросить-то? Прямо?
— Г-гриша?
И чувствует, как он кладет ладонь на
ее, на ту, что у него на животе. Чувствовать, как он касается ее по
собственному желанию, восхитительно. Это придает смелости. И она
сильнее вжимается лбом между его лопаток и спрашивает шепотом:
— А ты сейчас чего хочешь?
Гриша молчит, спина под ее грудью
напрягается, и ей неожиданно становится страшно. А вдруг он скажет,
что хочет, чтобы она ушла.
— Не налажать, — отвечает он
прерывисто. — Чтобы все нормально было. А ты?
Мама говорила, люди в паре должны
доверять друг другу настолько, чтобы иметь возможность сказать что
угодно, точно зная, что партнер не осудит и попытается понять.
— Г-гриша, — но как же сложно это
сказать, она прерывисто выдыхает ему в спину, — а можно мы сегодня
просто… ну, просто…
Григорий выгибает шею, чтобы
посмотреть на нее, но Яра хорошо спряталась, и он может видеть
только ее макушку. Тогда он разворачивается в ее руках и сгребает в
объятия.
Его объятия — это что-то невероятное.
Потрясающее. Наверное, она никогда не привыкнет. Но это самое
лучшее место из всех, где она была, где ей доводилось прятаться. А
у Яры таких мест вагон и тележка. Она мастер пряток от мира и от
себя.
— Яра, — немного сердито произносит
он, — ты же не думаешь, что мне от тебя нужен секс?
Ну разумеется, она думает. Разве то,
что люди встречаются, не предполагает секс? С другой стороны, не
все же бегут в постель сразу после первого свидания. Но у них не
было никакого первого свидания. Они слишком давно знают друг друга,
она слишком долго добивалась его, а вчера все едва не случилось, и
она не понимает, как должно быть дальше, в голове отсутствует
готовый алгоритм на такой случай. И от этого совсем невыносимо.
Плакать хочется.
— Яра, — снова зовет Григорий. —
Ответь мне.
Мама говорила, важны искренность и
честность.
Когда ей было четырнадцать лет, она
ввязалась в драку в парке рядом с Конторой, потому что решила, что
умнее и матерее, и ей распороли плечо раскладным ножом. Боль была
ужасная, но больше она боялась, что отец узнает, потому что
прекрасно представляла себе его реакцию на такую ее дурость. И она
пошла не к отцу, а к Григорию. Ввалилась в его кабинет, пачкая пол
кровью, капающей с рукава кофты, и зарыдала. И он разом побелел,
кажется, таким бледным она не видела его ни разу ни до, ни после.
Он обрабатывал ей рану и объяснял, как направить силу в нужное
место, чтобы та скорее затянулась, а она умоляла не говорить отцу,
а потом он сел перед ней на корточки, заглянул в глаза и
попросил: