Если я окончательно не разуверился, то только потому, что вижу глаза Домнушки.
То ли настолько восторженные, что безумные, то ли настолько безумные, что зрят рай. Око в око созерцают Бога. Того, кто её изуродовал и – кого она обожает.
Глаза излучают слепящее сияние. В круге его я задыхаюсь.
И тут завизжал телефон.
Ненавижу телефоны.
– Ну, Домнушка, угадала ты насчёт колдунов и колдуниц. К ним еду. Вот, на съезд экстасенсов пригласили.
И тут Домнушка отчебучила. Из бездны больничного халата она вдруг извлекла шмат кровавого мяса и обрушила его мне на стол. Прямо на бумаги. Аж стёкла очков мне забрызгало.
Из моего сердца ударил столб зелёного света, как прожектор.
Он соединился с дрожащим зелёным дыханием деревьев, впал в него, как в отчаянье, и я взмыла над телом и заплескалась, словно отражение в реке, в которое бросили камень.
Я стремительно распахивалась, втекала всё глубже и оказалась сначала деревом, потом лесом, а потом всем зелёным покровом земли. В течение трёх секунд я уже обняла всю планету, обвила её, обволокла, и она запульсировала внутри меня, как плод в чреве матери, закувыркалась, забила ножками в меня изнутри.
Во мне были острова и горные пики, тамтамы Африки и небоскрёбы Нью-Йорка. Всё это визжало, блеяло, свивалось в клубок и взмывало в поднебесье, кроило воздух крыльями птиц, взрывало землю копытами кабанов, глодало кору, ухало, впивалось клыками, грозило, умоляло, спасалось бегством, разрывало на куски.
Всё было живым, жадным, свирепо-сладостным, обожаемым. Я просто осеняла всё это.
Не надо было ни плакать, ни бороться, ни исправлять, ни приносить пользу – просто быть. Цвести. Дышать. Сплетать тела. Погибать в зловонной пасти – переливаться в того, кто тебя съел. Быть водой в сообщающихся сосудах. Быть бессмертным!
В природе не умирают – обмениваются телами и энергией, вставляют тела друг в друга, как куклы в матрёшку, как шкатулки в китайской головоломке. И тот, кто самый маленький, – и есть настоящий. А всё остальное – только упаковка.
Всё было решено ещё вечность назад. И целую вечность продолжалось. И самое важное было – не сломать этот чудесный механизм, не нарушить очерёдность, которая позволяет всегда и везде самому маленькому и слабому, самому последнему – быть главным.
И в этот момент мама завопила: