- Каламбур – хихикнула Мезенцева –
Души чуют тех, кто пришел по их душу.
- Этому каламбуру сто лет в обед –
сообщил ей Нифонтов – Кстати, еще старые призраки, те, что
задержались на Земле и очень не любят живых, обожают эманации
страха. Думаю, они их как-то улавливают, и им эти ощущения очень
нравятся.
- Говорили мне про такое – подтвердил
я – Человеческий страх для них как для нас хорошее вино. Он их
бодрит, и на мгновение создает иллюзию того, что они
живы.
Мне про это русалки рассказали, между
прочим. Они же тоже в каком-то смысле призраки. Не такие, как
прозрачные тени в лунном свете, но тем не менее. Нежить, говоря
по-простому. Нет в них жизни, а то, что есть, это одна иллюзия. И
самая большая радость для них – забыться на дне водоема сном, в
котором они снова будут живыми и настоящими, увидеть в нем лица
тех, кто им когда-то был дорог и ощутить внутри себя токи
крови.
А чтобы получить эту награду, им надо
забрать чью-то жизнь.
Вот и у призраков так же. Напугал
кого-то – насытился его страхом. И вот тут-то в действие вступает
абсолютно людская схема, которую бабушки у подъезда, созерцая
помятого мужичка, утром бегущего в магазин, называют просто и емко:
«Совсем спился».
Сначала призраки не хотят никого
пугать, навещая бесплотными тенями дома родных и близких, но раньше
или позже их кто-то замечает, и, что вполне естественно, изрядно
пугается. Ну вот не любим мы, люди, визитеров с той стороны.
Страшит нас Смерть в любом обличии, напоминает о собственной
бренности и о том, что нас ждет после того как… Ну, вы поняли?
Ощутив нечто, что напомнило ему о
прошлом, призрак начинает экспериментировать, и со временем
неминуемо входит во вкус. Как пьяница или наркоман, он существует
от дозы до дозы. И чем сильнее человеческий страх, тем большее
удовольствие он получает, потому и выходки его раз от раза
становятся все страшнее и опасней для людей.
Души, как верно было замечено, у души
нет, остатки последних сдерживающих социальных факторов исчезают с
распадом личности, бояться призраку нечего – все плохое, что с ним
могло случиться, уже случилось. Он уже мертв, его не приняли ни
наверху, ни внизу. Более того – теперь ему совершенно непонятно,
есть ли там что-то вообще. В той жизни говорили, что есть, и в
свете этого требовали соблюдения неких нравственных норм, но, судя
по нынешней не-жизни выходит, что он никому не нужен. И еще – что
ему ничего не грозит. Нельзя убить того, кто уже мертв.