Я вначале удивилась, а потом поняла - про Микея. Воин, спасший
наши жизни. Сильный, достойный человек, которым можно гордиться. А
еще он дал имя сыну... так чего это я?
Дома ноги понесли меня к Мастеру, но я остановилась на полпути,
опять не решившись беспокоить его. Забрала сына из-под опеки
стражников и попросила отвезти нас в город на торжище. Я давно
хотела купить ему теплой одежки. За это лето он вытянулся,
выбегался, почти сошли на нет пухлые перевязочки на ручках и ножках
– сын рос. Любил и умел уже говорить, хоть и не всегда еще понятно.
Его рот закрывался только от усталости, да жуя еду. Вопросы
сыпались на всех, как яблоки под ветром. Что это, а что то? Почему
так, а не эдак? Хорошо, что ответчиков было много, а то и не
знаю…
Для покупок сегодня был не лучший день. Новые обозы должны были
подойти к празднику начала осени. Это будет только через седьмицу,
но ждать богатых ярмарочных дней не хотелось. Побродив между
немногими торговыми рядами, заглянув в лавки, мы прикупили Зоряну
новые теплые штаны, пару обувки и небольшие детские гусельки. Эта
поселковая музыка теперь зазвучит в нашем доме. Шума от них будет
много, но это занятие было новым для него, а значит, и займет на
дольше.
Вернувшись домой, мы застали там знакомую прислугу из дворца.
Она передала, что хозяйка просила меня быть у нее сегодня к вечеру.
А если мне что-то помешает, то она с моего разрешения подойдет
сама. В голову пришло одно - будет просить молчать об увиденном. Я
отослала сынка к деду и повернувшись к посыльной, ответила:
- Передай, что я нынче скорбна животом - сильно маюсь. Не знаю
даже – пройдет ли до завтра? Очень сильно жалею, скорблю даже об
этом. И еще скажи - у меня язык не длинный.
Прислуга смотрела на меня с неверием, но не ответила ничего и
ушла. Больше никто не приходил и никуда меня не звал. Уложив сына
спать, посидела еще возле его кроватки... Люлька давно стала мала
ему и стояла теперь в углу нашей с ним комнаты. Тяжеленькая,
сделанная из светлого дерева, с искусно вырезанными на округлых
боках оберегами, она не подходила к этому дому. Но грела душу,
напоминая о дарителе. Сынок складывал туда свои игрушки, качал в
ней любимую матерчатую собаку в полотняных штанах. Люлька
продолжала верно служить.
А в голове сновали мысли - правильно ли я поступила, ослушавшись
ее? Правильно ли сделала, дав понять, что для меня ее слово не
указ, напоказ не подчинившись, сказав заведомую неправду?
Правильно. Хотя после было тяжко - эта неправда осела внутри
грязью, причиняя душевное неудобство. Фэйри во мне противилась лжи.
Я противилась ей. Потому что терпеть рядом эту... Дарину, было не в
моих силах. И кривить душой, улыбаясь ей, я просто не смогла бы.
Мною движет не гордыня, я знаю свое скромное место. Но она свое
занимала, по моему разумению, не по праву. У достойного правителя,
которого так хвалил Мастер, и жена должна быть достойной. Тогда я с
радостью признала бы ее власть надо мной и главенство.