Я смотрел на Олеся вопросительно, он испуганно кивнул. Конечно,
он согласен, а как иначе. Я усмехнулся.
- Ну что, Олесь, как насчёт баньки? Попаримся? – Он опять,
заворожённо глядя на меня, кивнул. Что же, с ним всё понятно. –
Олесь, ты что, язык проглотил? – При этих словах Жданка прыснула, а
потом засмеялась. Олесь покраснел. Поглядел с обидой на сестру.
- Ничего я не проглотил. Зато я куропатку подстрелил. – Всё
верно, когда он ещё только подходил, я заметил лесную птицу,
болтающуюся у него на поясе.
- Молодец, Олесь. Сразу видно, муж в доме есть. Добытчик и
кормилец! – Сказал я это серьёзно. Олесь улыбнулся и даже
покраснел. Ну а что, похвалить парня, у меня язык, чай не отсохнет,
а ему приятно. Да и понравился он мне как-то. Взгляд у него
открытый. А глаза, это зеркало души. Заглянув в них, можно сказать
потом – с гнильцой человек, али крепкий нутром своим. Так вот, у
Олеся крепкий стержень я увидел. Если заняться им, добрый гридень
из него получится. Бывает такое, что и среди лесовиков, пахарей и
смердов добрые вои рождаются. А не только в семьях кметей и
хирдманов.
Жданка осталась потрошить куропатку. Я пошёл в баню вместе с
Олесем. Но перед этим подозвал Грома. Указал ему на деву:
- Будешь охранять её. Куда она, туда и ты. И чтобы волос с её
головы не упал. Понял, Громушка? – Пёс, глядя мне в глаза, гавкнул.
Гром вообще мало лает. Не надо ему это, чай не пустолайка он, а
боевой пёс, в бою иного гридня стоит.
Пока Жданка куропатку щипала, мы с Олесем в баньку пошли.
Благодать. Хорошую баньку отец Жданки и Олеся срубил. Пар стоял
такой, какой я люблю – лютый. Олесь правда быстро на пол упал.
Смотрел на него с полока.
- Ты что, гирдень, пол языком метёшь? Плохо что ли? –
Усмехнувшись спросил его.
- Жарко, Олечич, не могу больше.
- Иди, в реку прыгни, да назад возвертайся. Веником меня
постучишь.
Олеся дожидаться не стал. Взял веник и стал себя охаживать.
Любо-дорого. Дух какой стоял банный. Люблю его с измальства.
Мальчонкой меня тату мой в баню носил. Сам ласково веником
оглажывал, пока малой был ещё. Старше становился меньше оглаживал,
больше хлестать стал жёстче. Но то радость была, а не мука. Тело
после этого пело и было как натянутая титева у лука. Вот и сейчас,
распаренное тело, веник и благодать. Олесь всё же явился. Заскочил,
я дал ему веник, и он начал меня охаживать. Я же лежал на полоке и
млел. Млел до той поры, пока Олесь опять не запросился на волю.
Отпустил его. Сам уже распарился тоже, пора охладиться. Выбежал из
бани и прямиком в реку. Воду даже не почувствовал. Ушёл в неё как
рыба…