Так и пошло.
Искренний и честный проповедник великой религии социализма. Но – увы! – на этого апостола не сошёл огненный язык Духа Святого, нет у него вдохновения, нет взлёта, и нет огня.
Набит туго весь, как кожаный мяч для футбола, скрипит и трещит по швам, но взлететь может только от удара ногой.
Этим отсутствием чуткости можно объяснить благоденствие и мирное житие провокаторов рука об руку с честнейшими работниками – большевиками.
Этим можно объяснить и бестактность «запломбированного вагона».
Энгельс не мог предвидеть этой пломбы и не мог дать своей директивы.
Что касается провокаторов, то ведь мало слышать их, потому что слова и дела их всегда соответствуют и даже превосходят самые яркие лозунги «обрабатываемой» ими партии, – надо чувствовать, как они говорят и делают. Для людей, лишённых этой чуткости, всегда будут происходить события, которых они никак не ожидали.
Разве не дискредетировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно?
Каждый карманник, вытянувший кошелёк у зазевавшегося прохожего, скажет, что он ленинец!
Что ж тут? Ленин завладел чужим домом, карманник – чужим кошельком. Размеры захватов разные – лишь в этом и разница. Ну да ведь большому кораблю большое и плавание.
Ленинцы: большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегистрированные взломщики – что за сумбур! Что за сатанинский винегрет!
Какая огромная работа – снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!
Большевики хотели сделать смотр своим приверженцам en grand.[21] Порадовать своё сердце.
Мне приходилось часто слышать ленинцев на маленьких уличных митингах. Их антураж всегда был трогательно хорош.
Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоявший рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора – ревел, тряс кулаком и вращал глазами.
Я прислушалась к возгласам солдата:
– Не надо аннексий! Долой! Ну её к чёрту. Опять бабу садить! Долой её, к чёрту!
Вот кто поддерживал ленинцев.
– Опять бабу садить!
Солдат искренно думал, что аннексия – это баба, которую собираются куда-то садить. Да ещё «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия.
В другой кучке центром был высокий солдат-хохол, старательно уверявший, что министров надо выгнать, иначе «хидра реакции поднимет свою голову».