– Ну, сходи, только смотри мне, – пригрозила вслед уходящему мужу.
Сосед в шлепанцах и широких спортивных штанах, в которые была заправлена, изрядно оттопыренная на животе, белая майка, стоял на крыльце и суетливо кланялся желанному гостю.
– Проходи, Георгич, чайку попьем. По-о-пьё-ом…
В огороде, надалеко от дома, стоял сколоченный из строганных досок небольшой стол, возле него две вкопанные в землю лавочки.
На столе красовался зеленый эмалированный чайник, какие были в ходу лет эдак пятьдесят назад, в голубой чашке лежало несколько свежих огурцов.
Михаил хорошо знал, что в этом чайнике первоклассный, пахнущий сивухой, самогон. Сам Прокопьич перестал пить водку лет десять назад после того, как отравился поддельной самокатной. С тех пор гнал свою, неподдельную, наливая в этот самый чайник, к которому, видно пылал особой любовью.
Пробовал гнать хлебный из муки проросших пшеничных зерен, пробовал сахарный, и даже из томатной пасты.
– Вся самогонка хороша, но хлебная, эта – особенная, – после третьей стопки обычно хвастался Михаилу.
Чайник обычно стоял у него наготове, всегда полно налитый и спрятанный в кухне на окошке за занавеской.
Немного посидев, мужики разговорились.
– А что, Георгич, – закусывая огурчиком, толковал разомлевший Прокопьич, – может, на солонец сгоняем? Техника твоя на ходу?
– Технику-то мы в порядок приведем, – глядя на свои не совсем отмытые руки, буркнул Михаил. – А далече ехать-то надо?
– Да знаю я солонец один за Октябрьском. Раньше, когда работал в леспромхозе, часто на него ездили. Косулей всегда хватало, а иной раз и изюбры приходили. Теперь леспромхоз закрыли. Дорогу к нему немногие знают. Проверить можно.
– Не только можно – надо. Вот с патронами у меня туго, одна дробь осталась.
– У меня тоже всего один патрон с картечью с добрых времен завалялся. Да на солонце она и не нужна. Стреляешь с близкого расстояния – годится и дробь.
Михаил отвечал соседу, а между тем краем глаза видел, как жена Валя, вооружившись лопатой, подалась в огород копать картошку. Надо бы и ему следом за ней, да выпитое уже приятно разлилось по телу, и вставать с лавочки не хотелось.
Неожиданно Прокопьич затянул резким голосом старую, всем известную песню:
Ой, мороз, мороз, не морозь меня,
Не морозь меня, моего коня.
Он тянул нудно, плохо справляясь со своим повреждённым выпитой самогонкой голосом и почему-то размахивая перед собой большим кулаком. Но Михаилу отчего-то было приятно его слушать, словно с этой песней входило в его жизнь все, чего не доставало раньше.