Воодушевленная,
Груша около месяца пребывала в некой эйфории по поводу предстоящей поездки. Однако
впервые попав в Москву, а потом и в Санкт-Петербург этой зимой, Груша была разочарована
этими шумными, помпезными столицами, а также их высокомерными надменными жителями-дворянами.
Именитые мужчины, едва знакомясь с Грушей, немедля начинали проявлять симпатию
к девушке. Но, едва узнав, что она крепостная княжны Урусовой, утрачивали к ней
всякий интерес, а при следующих встречах лишь бросали на нее странные долгие
взгляды и не заходили в общении с ней далее приветствия.
Великосветские
дамы и девицы вообще презрительно и ехидно смотрели на нее и практически
никогда не здоровались, явно считая себя выше. Это отношение московского и
петербургского высшего общества почти не беспокоило Грушу, ибо еще с детства
она понимала свое положение в доме Урусовых и знала, что не должна жить подобно
барышне, ведь ее настоящее место было среди простых крестьян и мастеровых, из
среды которых были родом родители.
Оттого нынче, вернувшись
в Никольское, Груша в воодушевлении поняла, что здесь, в деревне, где все люди
проще, понятливее и добрее, она чувствует себя гораздо лучше и спокойнее. К
тому же здесь жил Елагин, и именно этот факт делал загородное имение князей
самым желанным и любимым местом для Груши. Никольское с его прудами, парком,
ягодным садом и бурной рекой было неразрывно связано с детством девушки, с ее трепетной
влюбленностью в молодого управляющего Андрея.
— А сейчас я
должна запереть себя в этой глуши, где нет никаких достойных развлечений, —
печально заметила княжна, вздыхая.
— Можно
съездить в гости к соседям или устроить бал, — подсказала Груша. — Вы немого
развеетесь.
— Какой еще бал?!
Для кого его устраивать в этой глуши? — раздраженно произнесла Татьяна. —
Скорее бы уж Костя приехал из-за границы.
— Жаль, что
Константин Николаевич не едет, — произнесла нужную фразу Груша, чувствуя, что
ей совершенно все равно, приедет брат Татьяны или нет. В последний раз Груша
видела Константина Николаевича Урусова, которому в сию пору было далеко за
тридцать, давно, еще в раннем детстве. И его образ, какой-то расплывчатый и непонятный,
не оставил в душе девушки никакого заметного следа.
— Да за
границей веселее, нежели у нас в Петербурге, — пожала плечами княжна. — Как я
его понимаю. Хотя, знаешь, Груша, — тихо добавила Татьяна, наклоняясь к
девушке, — У нас-то молодые дворянчики все же лучше, чем там, в Европе. Ты ведь
помнишь мой вояж с отцом в Париж прошлым годом. Насмотрелась я там на этих
заграничных дворян. Бррр… странные они какие-то. Только глазами стреляют, да и все.
Так вот, скажу я тебе, наши русские дворяне гораздо интереснее, смелее да
романтичнее, чем европейские. Наши-то молодые люди и шаль придержат, и ручку
так поцелуют, что аж до мурашек пробирает. Помнишь, как корнет Лежнев увивался
за мной этой зимой? — мечтательно заметила княжна. — И не просто цветы каждый
день от него приносили, а вон еще чего удумал: под моими окнами стоял. Да один
раз даже на балкон залез! Ну, ты же помнишь, как вся дворня сбежалась, когда он
спрыгнул ко мне на балкон, и я с перепугу закричала.