Едва Груша
оказалась в светлой парадной, она увидела княжну Татьяну. Чуть замедлив шаг и
приблизившись, она хотела спросить, когда ей вновь петь, но отчетливо отметила
злой, колючий взгляд Татьяны.
— Ступай к
себе, ты мне сегодня более не нужна, — вымолвила княжна сквозь зубы и,
развернувшись на каблучках, направилась к открытым дверям гостиной. Груша
обрадовалась этому и, перепрыгивая через три ступеньки, поспешила наверх, желая
побыть в одиночестве и помечтать о том, что теперь случилось в яблоневом саду.
— Я хотела поговорить
с тобой, братец, — произнесла Татьяна, когда они с Константином остались
наедине в пустынной гостиной.
Было уже за полночь,
и гости давно разъехались. Но Урусову отчего-то не спалось, и он, медленно потягивая
вино, сидел у камина и смотрел на догорающие угли. Татьяна, которая уже собиралась
подняться наверх, заметила брата в гостиной и приблизилась к нему.
— Я слушаю тебя,
сестрица? — ответил ласково князь, подняв на девушку глаза.
Татьяне недавно
исполнилось двадцать, и она была на девятнадцать лет младше Константина. Урусов
очень хорошо помнил сестру маленькой девочкой, так как в последний раз видел ее
еще в молодости. Потому в данный миг, смотря на Татьяну, которая уселась
напротив в кресло у камина, ему было еще трудно привыкнуть к тому, что она
выросла. Он воспринимал ее как еще юную несмышленую девицу и чувствовал себя
так, будто разговаривает с дочерью.
— Это касается Аграфены.
— Груши? — заинтересованно
произнес Урусов и чуть прищурился. — И что с ней?
— Я хотела
просить тебя, братец, чтобы ты не давал ей вольную, если она вдруг попросит.
— А она разве
не свободна? — искренне удивился Константин, поставив хрустальный бокал на
столик, и напряжено посмотрел на сидящую напротив сестру. — Я думал, матушка
давно выправила ей вольную. Она же в каждом письме твердила, что намеревается
это сделать.
— Да, матушка
очень хотела свободы для Груши. Ибо считала ее своей названой дочерью. Представляешь?
— с ревностью, как-то зло заметила Татьяна. — Но у нее одна дочь, это я!
— Согласен, —
кивнул Константин. — Но Грушу воспитывали как дворянку. С самого детства она
была при тебе, и относились к ней не как к обычной крепостной. Оттого, видимо,
матушка и воспринимала ее как дочь.