К мнительности товарища Волошек всегда относился серьёзно. Она, мнительность, не раз спасала их шкуры от преждевременной кройки. Но сейчас он не видел причин для волнения. Конвой как конвой.
– Да ты посмотри на них, – убеждал Жирмята. – Это же настоящий сброд. Зачем Тург нанял ханыг, если желал доставить груз в сохранности? Да они высосут всё его чудесное пиво при первой возможности.
– Мы с тобой что, тоже ханыги?
– Мы нет, – нисколько не смутился Жирмята. – Но мы не местные, что с точки зрения нанимателя тот же сброд. Да и не только мы. Вон здоровяк, его зовут Сейтсман, он из варягов. Отстал от корабля и не просыхал потом целый месяц, пока не подвернулась работа. А вон два пустоголовых братца из Чернигова, Борис и Глеб. Знаешь, чем они прославились?
– Ну?
– Служили телохранителями при Черниговском князе и по собственной тупости дали его убить на охоте. То есть не подумали, что любимый племянник умышлять против князя станет. Вот и не прикрыли вовремя от стрелы. Это ж надо – родственников не подозревать?
– А остальные?
– Андал, тот, что ворчит всё время, гопник с Борщаговки. Петля по нему скучает давно, да всё не найдут они друг друга. А тот, в чёрном плаще, что сидит рядом с Сейтсманом, он колдун. Назвался Априкорном, но, думаю, не настоящее это имя. Они, колдуны, скрытные до жути, а насчёт имён особенно.
– И что, ханыга?
– Не думаю, – качнул головой Жирмята. – Серьёзный парень. Но никто про него ничего не знает. Откуда он, давно ли в Киеве, и что делал раньше? Вот так взять колдуна с улицы? Не понимаю.
– Тург не показался мне дураком, – заметил Волошек.
– Тург не дурак, – согласился товарищ. – И это в особенности настораживает.
***
Ночевали возле небольшой берёзовой рощицы. Развели костёр, казан водрузили, сели вокруг. В ожидании ужина знакомились понемногу – не все как Жирмята успели это днём сделать.
– А ты, толстобрюхий, ты-то чего в дело полез? – взялся Андал за монаха. – Сидел бы в Лавре своей, в катакомбах, и в ус не дул. Чем плохо? Харч казённый, работы только что молитвы читать. Князь вам сколько мужичья отписал, считать устанешь…
– Грехи заедают, сынок, – смиренно ответил Роман. – Грехи. И в пещерах от них не укроешься, и не всякий грех постом или молитвой упорной искупить можно. – Монах вздохнул и повторил: – Не всякий.